— Но, Александр Данилович, насколько мне помнится, вы хвалили его, — заметил Борис Петрович.
— Хвалил, да, видно, зря. Он что учудил-то. С сорокатысячной армией засел в Гродно, а тут как тут и Карл припожаловал. Государь обеспокоился, шлет приказы ему: выводи армию. А он и ухом не ведет. Петр Алексеевич повторяет: выведи, иначе в ловушке окажешься, с одного боку-то король, а с другого — Левенгаупт. А он: «Я буду драться». Экий петух сыскался. Дошло до того, что государь послал приказ Репнину взять Огильви под арест.
— Неужто взяли? — удивился Шереметев.
— Нет. Передумал государь в тот же день, послал вдогонку воротить гонца. Говорит: «В Европе шум поднимется, император с Августом осерчают, они ж его нам навелили». Езжай, говорит, ты, Данилыч, и дает мне полномочия любой мой приказ беспрекословно исполнять. Ну, Огильви на сие разобиделся: как, мол, может генерал фельдмаршалу приказывать? Одначе вывел армию, увел от разгрома. Наш бы за такое ослушание под суд угодил, а с него как с гуся вода, еще и жалованье набавили.
— За что?
— Чтоб отставку не просил. — Меншиков сам наполнил чарки. — Ну, теперь за твою победу над бунтовщиками, Борис Петрович. По секрету сказать, не победил бы — не поздоровилось от государя.
— Это отчего?
— Оттого, что там уже примирение наклевывалось.
— Это вы о Кисельникове?
— Ну да.
— Его там меньше всего слушали. А со мной они из пушек разговаривали. Ну я и устроил им бомбардировку не хуже нотебургской, мигом свяли, и дня не выдержали.
— Вот я и говорю, хорошо, что победил. Ну, твое здоровье, граф.
Выпили, закусили икоркой с аржаным хлебом, груздочками солеными, добавили балычком, истекающим янтарным жиром.
— Значит, так, Борис Петрович… — заговорил вдруг деловито Меншиков после третьей чарки. — Делаем так, государь уж одобрил — у меня конница, у вас пехота.
— А мои драгуны? — насторожился фельдмаршал. — Тоже вам?
— Драгун оставьте себе, заместо личной гвардии, дабы не случилось казуса с вами, как тогда с матросами. Фельдмаршалу положена охрана. Вон Огильви целый полк за собой таскает. Государь взводом обходится, а Огильви полком. Вы, Борис Петрович, ведете ваш корпус в Острог, там и квартируете, фуражом с кормами обеспечиваетесь. Я иду в Польшу на соединение с Августом, нашим вшивым союзником.
— Что уж так о нем-то, Александр Данилович?
— А как еще? Сколь лет от Карла бегает, ни одной даже малой баталии не выиграл. Не удивлюсь, если они стакнутся.
Снова вершилось разделение войска, как и тогда, с одной лишь разницей: тогда пехоту отдавали Огильви, а кавалерию — Шереметеву. И лишь обида Бориса Петровича заставила царя не делать этого. Теперь же фельдмаршалу передавалась пехота.
— А государь знает об этом?
— О чем?
— Ну, что вам — кавалерия, мне — пехота.
— Конечно. Он же это и предложил. Мне ведь в Польшу-то поскорей надо. А с пехтурой когда я доползу? Давай еще по одной тяпнем.
До вечера они так «натяпались», что Борис Петрович не решился домой верхом ехать, возвращался в коляске, увозимый денщиком светлейшего, Крюковым.
В затуманенной хмельной голове занозой ныла догадка: «Не иначе и графа и деревни мне отвалил государь не за победу над бунтовщиками, а чтоб подсластить горькую пилюлю: отобрали от меня кавалерию-то. Эх, зря они так, очень даже напрасно». Не соглашался с таким решением фельдмаршал, как и раньше считая его не очень разумным. Догадывался, под чьим нажимом государь решился на это. Ясно, тут давил светлейший. Но на этот раз смолчал, не захотел ссориться с фаворитом, что было бы равносильно размолвке с государем. Да и три тыщи дворов — подарок царя — чего-то стоили. За них можно и смолчать пока. Жизнь покажет, кто был прав.
А от Меншикова назавтра к царю было отправлено письмо, в котором сообщалось о фельдмаршале утешительное, что от новостей приятных Борис Петрович «выздоровел, зело был весел и обещался больше не болеть».
Глава четырнадцатая
ПОБЕДА И ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Король Август II явился под Люблин к Меншикову в сопровождении нескольких саксонских полков. Для встречи высокого гостя светлейший построил свой-корпус, ехал вместе с королем вдоль строя, представляя ему командиров полков.
Август был весел, не уставая острил, восхищался:
— Какая сила! Какая прекрасная конница! Да с такими орлами, князь, нам будет сам черт не страшен.
— Надеюсь, ваше величество, — отвечал Меншиков, — если мы с вами объединим наши полки, то рога черту, то бишь генералу Мардефельду сломаем обязательно.