Действия Кутузова от Царева-Займища до Бородина объяснялись историками по-разному. Сегодня уже нельзя принять всерьез заключение М.Н. Покровского о том, что Кутузов равно хотел и отступать (по необходимости), и сражаться (вынужденно), т. е. «убить двух зайцев, бегущих в разные стороны». Трудно согласиться и с позицией П.А. Жилина, который, полагая (справедливо), что Кутузов предпринял Бородинское сражение «по собственной инициативе», отвергал как несостоятельные все, кроме внутреннего убеждения самого Кутузова, объяснения этой инициативы[355]. Между тем по крайней мере два из них настолько очевидны, что оспорить их невозможно.
Во-первых, Кутузов просто обязан был считаться с общественным мнением — сражения требовали царь и дворянство, армия и народ, вся Россия. Во-вторых, Наполеон, предвкушая скорый захват Москвы, усилил как нельзя более преследование русской армии, фактически не выпуская ее из боя. С 17-го по 25 августа арьергарды М.И. Платова и П.П. Коновницына «ежедневно, с утра до позднего вечера, а иногда и ночью, задерживали стремительный натиск французского авангарда». Так, под Гжатском 20 августа арьергард Коновницына выдержал 13-часовой бой, сменив на протяжении 17 км 8 позиций, а 23 августа у с. Гриднево 10 часов отбивал атаки врага, останавливаясь в 5 позициях. Н.П. Поликарпов, обстоятельно, по архивным источникам исследовавший все эти бои, отметил, что далее дотошный М.И. Богданович почти ничего о них не сказал. П.А. Жилин ни об одном из них вообще не упоминает. А ведь они были существенно значимы, ибо так сближали враждебные армии, что генеральное сражение становилось неизбежным, если бы даже Кутузов не планировал его «по собственной инициативе».
22 августа русская армия остановилась и начала закрепляться на позиции возле большого селения в 124 км перед Москвой. Когда Наполеон увидел это, он спросил, как называется селение. Ему ответили: Бородино.
2. Бородино
«Позиция, в которой я остановился при деревне Бородино <…>, — доносил Кутузов царю 23 августа, — одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством».
Выбор позиции для генерального сражения всегда считался важным условием победы. Наполеон говорил, что вообще «война — это мастерство позиции». Русскую позицию у Бородина специалисты (начиная с участников Бородинской битвы) расценивали по-разному: например, генералы П.И. Багратион и А.П. Ермолов и такие авторитеты, как К. Маркс и Ф. Энгельс, критиковали ее[356], советские историки больше хвалили.
Здесь нет ничего удивительного. Как подметил еще К. Клаузевиц (из советских историков — Е.В. Тарле и А.Н. Кочетков, в последнее время — В.Н. Земцов), «эта позиция имела свои и выгодные и невыгодные стороны», тем более что долго выбирать ее под натиском французов не было времени. В тот самый день, 22 августа, когда русская армия занимала бородинскую позицию, П.И. Багратион написал Ф.В. Ростопчину: «Все выбираем места и все хуже находим»[357].
Сам Кутузов в донесении царю хотя и назвал позицию у Бородина «одной из наилучших», но с оговоркой («на плоских местах»), и прямо указал на ее «слабое место». Тем не менее в целом позиция отвечала главным требованиям предстоявшей битвы. Во-первых, она изобиловала естественными укреплениями. Ее фронт справа и в центре был прикрыт высоким (более 20 м) берегом р. Колочи, правый фланг упирался в Москву-реку, а левый — в труднопроходимый Утицкий лес. Главное же, позиция позволила русской армии «оседлать» обе дороги к Москве — Старую Смоленскую и Новую Смоленскую.
Слабость русской позиции заключалась прежде всего в том, что ее левый фланг был открыт для фронтального удара. Поэтому Кутузов распорядился прикрыть его инженерными сооружениями (флешами)[358] у д. Семеновская, а потом и «загнуть оный» к флешам. Таким образом, к началу битвы левый фланг был укреплен, но зато преломилась боевая линия русской позиции, образуя в центре, у Курганной высоты, исходящий угол, что дало французам «выгоду продольных выстрелов»: их батареи, действовавшие против русского левого фланга, «поражали в тыл войска центра и правого фланга»[359].
Заняв такую (с очевидными плюсами и минусами) позицию, Кутузов рассчитывал принять на ней и отразить лобовой удар противника, но сохранял за собой и возможность уклониться от боя в случае, если бы Наполеон попытался его обойти. «Желаю, — доносил он царю 23 августа, — чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе. Но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что, может быть, должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся». В любом случае Кутузов считал своей главной задачей не пустить врага к Москве. «Как бы то ни было, — писал он царю с Бородинского поля перед битвой, — Москву защищать должно». Тем самым он подтверждал свои (цитированные ранее) заверения в письмах от 17–20 августа к Н.И. Салтыкову, Ф.В. Ростопчину, И.И. Моркову, П.В. Чичагову и к самому царю о том, что «настоящий предмет» его — это «спасение Москвы», ибо «с потерею Москвы соединена потеря России».
355
358
Флешь (фр. fleche — стрела) — полевое укрепление (ров, окоп) в форме тупого угла, обращенного вершиной к противнику.
359