Потом, никто не задает себе вопрос о возможных последствиях максимального сближения позиций обеих стран в 1940 году, когда велись переговоры о присоединении Советского Союза к стратегическому союзу стран оси «Рим-Берлин-Токио»2. Что бы тогда делали страны «старой демократии», да и весь остальной мир? Но на этот политический шаг советское руководство не пошло, и в первую очередь — из-за неприятия целей и задач такого объединения.
Кроме того, «территориальные претензии» Советского Союза в этот период ограничивались пределами границ Российской империи, и не более того.
Огромная разница была и в отношении к военнопленным. Не подписав Женевской конвенции3 по обращению с военнопленными, Советский Союз тем не менее принял ряд внутригосударственных законодательных актов, четко регламентирующих отношение к военнопленным других государств— оно было значительно гуманнее1, чем отношение к собственным военнопленным, различными путями возвращавшимся из вражеского плена.
Необходимо добавить, что в некоторых случаях обязательная жесткая фильтрация (или государственная проверка) была оправданна — слишком уж часто под видом бывших военнопленных скрывались бывшие изменники родины, ставшие под знамена РОА, вспомогательных армейских частей и дивизий СС, других коллаборационистских подразделений для вооруженной борьбы с Советами. Хотя и принято считать, что последних было не более 140 000, к этой цифре следует подходить весьма осторожно — ведь были еще усердные полицейские и старосты, «специалисты» немецких оккупационных структур, агенты абвера, гестапо и других спецслужб Германии, торговавшие своей родиной и жизнями соплеменников в годы войны.
С незапамятных времен военнопленные представляли определенный интерес для противоборствующей стороны. Именно они могли дать подробные данные о состоянии, вооружении, количестве своих войск. Иногда данных даже одного пленного было вполне достаточно для будущей победы. Правда, не совсем понятно, почему у Паулюса вызвала недоумение информация о том, что офицеры НКВД осуществляют опросы немецких солдат и офицеров, получая нужную информацию. Ведь еще Сунь-Цзы2 писал: «То, что называют «предвидением», не может быть получено ни от духов, ни от богов, ни путем проведения аналогий с событиями прошлого, ни посредством расчетов. Оно должно быть добыто от людей, знакомых с положением противника». Комментарии излишни.
Как бы там ни было, но фельдмаршал Фридрих Паулюс добровольно пошел в плен, так же как и все остальные члены его штаба, включая генерал-лейтенанта Вальтер Шмидта, выдвиженца покойного к тому времени, некогда всесильного шефа РСХА Гейдриха1, мучительно боявшегося жестокой большевистской расправы.
О первых днях, проведенных фельдмаршалом в советском плену, вряд ли мог более полно рассказать кто-либо, кроме младшего лейтенанта Евгения Тарабрина2, знаменитый дневник которого был не так давно опубликован3. Именно с этого человека начался долгий, кропотливейший процесс «перевоспитания» Паулюса. Задача была одна — получить информацию о настроениях фельдмаршала и двух офицеров, ближайших его сподвижников, начальника штаба и адъютанта4 (офицера IIа5).
Трехнедельное пребывание на сталинградской земле пленных немецких, итальянских и румынских солдат, офицеров и генералов ушло на подготовку в разных частях страны лагерей для военнопленных. Раненым оказывалась помощь; нередко в одном и том же госпитале оказывались вчерашние заклятые враги. Поэтапно из Сталинграда вывезли эшелонами солдат, затем — младших и старших офицеров, в чинах до подполковника включительно. Последними с места недавних боев отбыли полковники и генералы.
Из высшего командного состава 6-й и 4-й армий вермахта был сформирован эшелон, который тронулся в путь 21-го, а 24 февраля 1943 года доставил его в Москву. Заветная мечта генералов вермахта осуществилась — они въехали в столицу, правда, в несколько другом качестве. А несколькими месяцами позднее колонны солдат и офицеров вермахта заполнят в один из летних дней улицы Москвы и пройдут совершенно необычным парадом. И хотя кто-то из иностранцев насчитал в колоннах аж нескольких солдат, у которых вместо сапог были тряпичные обмотки, упрекнуть Советское правительство в жестоком обращении с военнопленными было бы излишним.
Необычное путешествие из Сталинграда в Москву, длившееся три дня, прошло мирно и спокойно. За порядком в каждом из вагонов следили не только сопровождавшие его сотрудники НКВД, но и старшие, выделенные из числа военнопленных.
На одной из стоянок военнопленные пытались читать русские лозунги и попросили сопровождавшего их переводчика помочь им — оказывается, они начали заниматься русским языком с одним из пленных офицеров, говорящим по-русски.
Вдруг один из генералов появился с русской газетой в руках и попросил меня помочь им почитать «Правду». Несколько человек вошло в купе генерал-фельдмаршала, где таким образом оказались: генерал-фельдмаршал Паулюс, генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба 6-й армии Адам1, генерал-лейтенант Шлемер2 и еще один генерал.
Они попросили прочесть им по-немецки статью «Траур в Германии»3. На замечание переводчика о том, что ее чтение нежелательно, так как в ней могут быть выпады против их страны и правительства, они сказали, что все это — «болтовня журналистов», с которой они хорошо знакомы по Германии, и не обращают на их резкости никакого внимания. По окончании чтения статьи генерал-лейтенант Шмидт сказал, что он терпеть не может журналистов, так как обычно в их изложении не узнаешь даже своих собственных слов.
Затем военнопленные попросили прочесть им вторую статью — о тотальной мобилизации в Германии, причем четверо заявили, что они об этом ничего не знают. В их голосе звучало сомнение, но его тут же развеял генерал-лейтенант Шлемер, сказавший, что он сам лично слышал об этом по радио, и они все тотчас ему поверили. По прочтении статьи переводчик вышел из купе, но через пять минут его вновь туда позвали. На этот раз в купе был только генерал-фельдмаршал Паулюс и генерал-лейтенант Шмидт. Генерал-фельдмаршал с таинственным видом вынул из сумки газету и сказал, что ему ее дал маршал Воронов1, чтобы он прочел статью Михаила Брагина «Великое сражение под Сталинградом»2, когда выучится русскому языку.
Но его лично интересовала другая статья — «Как был взят в плен Паулюс»3, которую он и попросил ему прочесть. В ходе чтения тон статьи был несколько смягчен, выброшены обидные эпитеты и его воинское звание было поставлено перед фамилией (в статье везде писали просто Паулюс). После слов о том, что генерал Братеску4 заявил, что германские генералы сожрали его лошадей, генерал-фельдмаршал Паулюс засмеялся и оживленно воскликнул: «Это верно, это верно! Я сам ел конину... но и они ели!»
Затем генерал-фельдмаршал спросил, правда ли, что в Германии официально объявлено о том, что он умер. На ответ переводчика, что он об этом не читал как об официальном сообщении, но вспомнил: в одной из статей говорилось, что в Германии полагают, что он умер, так как был ранен незадолго до пленения.
Паулюс сказал, что его это беспокоит из-за семьи, которая будет потрясена известием о его смерти. Он рассказал, что у него есть жена, дочь 28 лет (мать двух близнецов) и два сына, также близнецы. Один из них находится во Франции, а другой на излечении в Германии: он получил тяжелые ранения на Восточном фронте в обе руки, обе ноги и в легкие. Сейчас он поправляется. В течении всей борьбы за Сталинград генерал-фельдмаршал регулярно получал от семьи письма и даже говорил с домашними по телефону.
Фельдмаршал утверждал, что советским пленным приходится плохо, пока они на передовых позициях, так как их там нечем кормить, но как только отправляют в тыл, положение улучшается — их посылают на работу в сельском хозяйстве. Затем генерал-фельдмаршал стал вспоминать о днях окружения. У него задергались глаза, он стал говорить о том, как много ему пришлось пережить и вынести за это время, а также о том, что сейчас он больше всего страдает от безделья, которое особенно мучительно после привычной ему кипучей деятельности. В этот момент переводчик был отозван заместителем начальника эшелона, который нашел, что его беседа с генерал-фельдмаршалом слишком затянулась.