Крепость оборонял гарнизон, насчитывавший в своих рядах более четырёх тысяч человек, имевший 64 орудия и 4 мортиры. Оборонительных возможностей у турок было достаточно, и когда, завершив осадные работы, Репнин потребовал от начальника гарнизона капитуляции, тот ответил решительным отказом.
— Прикажете открыть огонь? — обратился к Репнину бригадир Игельстром, со своими батареями занявший позицию против главных крепостных ворот.
— Не будем спешить. Сделаем вторую попытку наладить переговоры. Для этой цели необходимо найти кого-нибудь из мирных жителей.
— Нами задержан один дровосек, возвращавшийся домой из леса, — сообщил Игельстром. — Вон его арба с хворостом, — показал он в сторону дороги.
— Приведите ко мне этого дровосека, — приказал Репнин.
Вскоре перед ним предстал черноволосый худой человек лет сорока. Как оказалось, это был грек, поселившийся в Килии лет пятнадцать тому назад. Русский язык он знал плохо, но объясниться с ним всё-таки было можно.
— У тебя в крепости свой дом? — спросил Репнин.
— Я жил в предместье, и у меня было всё, — отвечал дровосек. — Но комендант, когда узнал, что идут русские, приказал сжечь всё предместье, а жителей поселить в городе. Теперь живу без кола и двора. А у меня жена, дочь… Дочь ещё ничего, но жена болеет.
— А хворост тебе зачем, коль дома нет?
— Надо же как-то кормиться. За арбу хвороста миску ячменя дают.
— Так мало?
— Спасибо и за то. Припасов совсем не стало, всё поели. Солдаты и те голодают, а про нас, простых жителей, и говорить нечего.
— Мы дадим тебе десять фунтов крупы и разрешим проехать в город с хворостом, но ты должен за это выполнить наше поручение.
— Ежели смогу, то готов…
— Ты, наверное, уже сам обратил внимание, как много у нас орудий — и великих, и малых, и нам не составит большого труда сравнять город с землёй. Но я не хочу гибели мирных жителей. Поэтому прошу встретиться с комендантом и передать ему мои слова. Ежели он согласится сложить оружие, я дозволяю ему выйти из крепости со всем гарнизоном и отправиться куда пожелает. Даже сухарей дам на дорогу. Что до мирных жителей, то они в беде не останутся, русская армия им поможет. Можешь передать сие?
— Могу, конечно, могу, — обрадованно отвечал грек.
— Когда вернёшься в наш лагерь с ответом коменданта, получишь ещё десять фунтов крупы, — пообещал Репнин. — Только ответ мы должны иметь сегодня, до завтрашнего дня ждать не будем.
Возвращения грека ждали до самого вечера, но он так и не явился. Скорее всего, ему не позволил выйти за ворота крепости сам комендант, который решил тянуть время в надежде на прибытие помощи с правобережья Дуная, где у турок имелось ещё достаточное количество войск. Складывающаяся обстановка требовала от русской стороны быстрых и решительных действий.
На следующий день Репнин снова обратился к коменданту с воззванием, на этот раз письменным, в котором выставлял те же условия капитуляции, которые уже передал через грека. Доставить воззвание до адресата вызвался один из молодых офицеров барона Игельстрома, немного знавший турецкий язык.
Случилось так, что о посылке в крепость парламентёра узнал весь лагерь. Люди прониклись тревожным ожиданием: что будет дальше, примет ли комендант парламентёра или прикажет повесить его на первой перекладине?.. Заодно вспоминали и вчерашнего грека-дровосека, принявшего десять фунтов крупы за обещание передать туркам условия капитуляции. Недоумевали: как мог генерал довериться замухрышке, которого комендант, надо думать, и на сто шагов к себе не подпустит?..
— Плохо ещё знаете нашего генерала, — философски говорил сомневавшимся старый солдат, принимавший участие во всех последних баталиях и ещё ни разу не задетый вражеской пулей. — Наш генерал далеко видит. Тот грек к коменданту может и не пробиться, но от разговора с народом удержать его не смогут. А когда народ узнает, чего требует наш генерал и что будут иметь жители после выполнения его требований, положение может круто измениться в нашу пользу. Народ, хотя и безвластен, но когда дело дойдёт до выбора жить или не жить, перед ним не устоит ни один комендант.