Так кончилась первая баталия с пруссаками. Только после завершения сражения офицеры и солдаты поняли, какой опасности подвергались они еще совсем недавно. Если бы Румянцев со своими полками опоздал хотя бы на полчаса, то русская армия могла бы оказаться разбитой, а помощь ей ненужной.
Фельдмаршал Апраксин 20 августа послал реляцию о сражении при Гросс-Егерсдорфе в Петербург, но ни словом не выделил графа Румянцева, чья инициатива решила исход сражения. И лишь новый главнокомандующий генерал Фермор, спустя несколько месяцев после этого сражения, 6 декабря 1757 года, говоря о сражении при Егерсдорфе, хотя и выделяет графа Румянцева, но наряду с Матвеем Ливеном, Салтыковым, Резановым, фон Боуманом, принцем Любомирским, де Гартвисом, полковником Языковым. Ни слова не говорили в реляциях и донесениях о решающем значении штыковой атаки полков графа Румянцева, опасаясь, что правда об этом сражении падет черным пятном на репутации главных предводителей нашей армии.
Много лет спустя Фридрих II, как всегда преувеличивая русские и преуменьшая свои силы, писал: «Левальд сделал атаку на лес, около которого стояли русские гренадеры и где был центр армии: гренадеры были почти все уничтожены, но как местность была лесистая, то и скрывался от глаз пруссаков маневр русских. Румянцев прибыл на помощь их с 20 батальонами из второй линии и напал на фланг и тыл прусской пехоты, что и заставило отступить…»
Но печальнее всего были последующие события. Большой ценой вырвав победу, русская армия не сумела воспользоваться этим и развить закономерный успех. Саксонский генерал Сибильский с тремя драгунскими полками преследовал неприятеля, догнал его, но без пушек и пехоты ничего не мог сделать против организованно отступающего неприятеля. Так и вернулся ни с чем. Генерал Ливен, утверждают историки, будто бы сказал, что двух праздников в один день не бывает, успокоив тем самым фельдмаршала и всех, кто был недоволен действиями Сибильского. И фельдмаршал согласился с этой обывательской в военном деле философией. Трое суток простояла наша армия на месте, а потом медленно потащилась за неприятелем, который отошел к Кенигсбергу, опустошая по дороге все на своем пути. Полковник Краснощеков со своими донскими казаками дошел почти до Кенигсберга и «ничего не видал, кроме следов наигоршаго разорения и опустошения, кои неприятель сделал в своей земле и с своими подданными, дабы затруднить тем наш поход, отчего жители не только лишены всего хлеба и скота, но и домовыя их вещи изломаны и перепорчены…». Так засвидетельствованы результаты разведки в походном журнале армии. Здесь же говорится о трудностях, которые армия испытывала в фураже, – его невозможно было достать в округе больше чем на двадцать верст. А что дальше – тоже неизвестность… И с согласия военного совета Апраксин приказал повернуть армию и вернуться к своим магазинам*. Другого выхода, казалось, не было.
Возвращение было воспринято с крайним раздражением и недоумением в русской армии. Досада, стыд, гнев – вот чувства, которые испытывали отступающие после победы. Повсюду стоял ропот, повсюду проклинали главных командиров.
– Измена! И очевидная измена! – пылко кричали одни.
– Что это, государи мои! – рассуждали другие. – Или мы затем только в Пруссию приходили, столько трудов положили и столько крови своей пролили, чтобы вернуться в Ригу?
– Что это деется с нами? – сокрушались третьи. – Куда подевался ум у всех наших командиров?
Удар по самолюбию воинов был чувствительным, но делать было нечего… И с неохотою русская армия потащилась в обратный путь.
«Суровость времени и недостаток в здешней земле провианта и фуража, равно как изнуренная совсем кавалерия и изнемогшая пехота» – так объяснял Апраксин причины отступления.
Глава 8
Маневры прусского короля
Андрей Болотов вместе с армией поспешно отступал, и горькие раздумья часто одолевали его. Удивляла проворность, с какой отступали, будто какая-нибудь большая беда угрожала русской армии, будто превосходящий в силах неприятель гнал разбитую армию. А ведь угнетало то, что разбитый Левальд, опомнившись после Гросс-Егерсдорфа и узнав об отходе своих победителей в отечественные пределы, не торопясь, соблюдая все военные предосторожности, пошел за отступающими, изредка постреливая им вслед.
В какой уж раз главная квартира Апраксина издала приказ: уменьшить количество повозок в армии, которые мешают быстрее двигаться; два офицера вполне могут уложить необходимые им вещи на одну повозку, а оставшееся сжечь.