Горько становилось на душе, когда он видел трусость, беспечность, алчность…
В местечке Воронки произошел случай, который всем надолго запомнился.
Капитан Шелтинг, приближаясь к реке Варте, неожиданно получил донесение от одного из гусар арьергарда: дескать, их преследуют прусские драгуны. Естественно, капитан Шелтинг отправил своего ординарца к Румянцеву, который тут же приказал бригадиру Еропкину идти на помощь с пикетом конных кирасир и гусар.
– Нигде нет неприятеля, ваше сиятельство! – доложил Румянцеву вернувшийся Еропкин. – На две мили вперед малые партии деташировал. Нигде нет неприятеля, да и не могло быть…
Румянцев был озадачен таким оборотом дел:
– Что же произошло?
– Казаки изобличили этого гусара, и он признался, что, увидев нескольких мужиков в поле, испугался, ему показалось, что это преследующие их прусские драгуны.
– Нет! Это не гусар… – гневно нахмурился Румянцев. – Он заслуживает наказания… Определить его в извозчики…
Еропкин повернулся, собираясь покинуть главную квартиру корпуса, но Румянцев остановил его:
– Подожди, Петр Дмитриевич! Останься, вместе поужинаем.
И Еропкину стало ясно, что давнему его товарищу по ратным делам хочется поговорить по душам… Столько хлопот и забот, что некогда поделиться сокровенным…
После ужина Румянцев заговорил о том, что наболело на душе.
– Не могу понять таких людей, как этот гусар. Ведь он был не один, никому не померещились пруссаки, а вот только ему. Почему?
– У страха глаза велики, знаешь ведь… – никак не мог понять Еропкин, над чем так ломает голову старый друг.
– Страх страхом, но с ним же были другие гусары, унтер-офицеры… Почему он испугался, а не другие?
– А знаешь, я сейчас о другом подумал… Почему ты первый заговорил о неудобстве конному гренадеру иметь ружье на левой стороне, как уставом то определено?
Румянцев с удивлением посмотрел на Еропкина:
– Ну и что? Ты не согласен со мной?
– Согласен. Да и многие гренадеры попробовали последовать твоим наставлениям, сняв портупею и подсумок, тем самым большое облегчение в амуниции почувствовали, перевязь погонную вовсе попробовали отменить, крюк погонный у сумы гранатной на переднем лопаете иметь, чрез что и ружье на правой стороне лежать будет.
Румянцев расплылся в довольной улыбке и горячо заговорил, порой проглатывая окончания слов: так уж у него повелось, когда спешил, горячо что-то доказывая или просто рассказывая интересный эпизод.
– Я уж не раз испытывал свое предложение… Гораздо способнее палить с коня, когда ружье на правом плече и ничто нимало тому не препятствует. И если придут наши вышние начальники к такому же мнению, что вся тягость должна быть на правом плече, то благоприятные от того произойдут перемены в коннице… Суму и приклад ружья легко можно уместить на епанче, что тоже может послужить для облегчения пальбы с коня… Рапорт я послал еще в январе сего года, но что-то не торопятся наши главные полководцы с решением сего…
Еропкин ушел к своей бригаде, а Румянцев долго еще размышлял о положении в армии, в своем кавалерийском корпусе. Не раз уж он замечал, что не все командиры исполняют свой долг с прилежанием и чувством ответственности. Иные, подражая фельдмаршалу Апраксину, обставляли свой военный быт всевозможной роскошью и удобствами. Это раздражало Румянцева, который не любил роскоши и пользовался в походной жизни только самым необходимым. Апраксин, как один из богатейших людей своего времени, пользовался роскошью за собственный счет, а некоторые генералы и старшие офицеры успели окружить себя многочисленной командой обслуживания за счет полков, им вверенных. Вот бригадир Стоянов… Казалось бы, должен знать полезнейшее в службе ее императорского величества учреждение, что всякий чин, а особо рядовые, должны всю службу свою нести без отягощения одних и облегчения других, как предписывает армейская дисциплина. Каждому надлежит быть ведомым об этом правиле…