Прикрывая отступление главной армии к Ландсбергу, Румянцев блестяще справился с поставленной задачей: конница вместе с пехотной бригадой, данной ему Фермором в помощь, должна была противостоять вдвое превосходящей армии графа Дона, пока русская армия отходила к Ландсбергу.
После завершения этого отступательного марша Фермор получил от Конференции выговор за пассивные действия, после чего главнокомандующий решил атаковать крепость Кюстрин и вновь двинулся вперед. Румянцев должен был выдвинуться к Штаргарду, взять город Шведт на левом берегу Одера и охранять каменный мост через реку, пресекая возможные покушения пруссаков со стороны сильного гарнизона Штеттина.
Вскоре Румянцев рапортовал Фермору, что его деташементы заняли Штаргард, а главное – с боем заняли мост и вошли в Шведт на левом берегу Одера. Но вряд ли так легко пруссаки отдадут столь авантажное* для них место… 10 августа решением военного совета дивизия Румянцева двинулась к Шведту и Штаргарду, а 12 августа расположилась лагерем недалеко от столь важной переправы. «Ситуация к удержанию неприятеля в покушении на сию сторону весьма авантажна и число весьма небольшое в состоянии мост командовать; а до той стороны, хотя я не был, но, рекогносируя окружности моего лагеря, примерить мог, что весьма низкое и город сам в грунте стоит…» – рапортовал Румянцев Фермору 13 августа.
Но 14 августа произошло событие, которое заслонило все, чем жил это время Румянцев. Пленные рассказали, что ночью вся армия под предводительством прусского короля перешла Одер и выступила против русской армии. Румянцев тут же отправил свой рапорт Фермору и собрал военный совет для обсуждения создавшегося положения: с одной стороны, достоверно известно, что от Штеттина высылают постоянные деташементы в сторону дивизии, а с другой стороны, необходимо думать, как помочь Фермору… Румянцев и его генералитет решили дивизию содержать во всякой готовности, а к мосту, где король перешел, послать сильную партию для сокрушения оного и поиска над стоящим там прикрытием.
Румянцев по всему чувствовал, что начинаются большие события, и, дожидаясь распоряжений главнокомандующего, надеялся ударить в тыл неприятеля, а пока приказал бригадиру Бергу конными гренадерами атаковать переправу, чтобы помешать королю на его обратном пути. Несколько человек побил, двадцать два человека в полон взял. В это же время Румянцев и его дивизия услышали «наижесточайшую пушечную пальбу при Кюстрине». И он понял, что началось серьезное сражение, «и по ветру и сетуации мест».
«Казался выигрыш был с нашей стороны, но, к неописанному сокрушению, укрывающияся раненые и прогнанные офицеры целую погибель всей армии объявили, где и я вашего высокорейс-графского сиятельства щитал между жертвами; и когда сие отчасти подтверждено было прибывшим ко мне господином генералом-лейтенантом князем Голицыным и полковником князем Хованским, то я иного полезного вымыслить не мог, как, отважась на все со мною уже быть могущее, между неприятелем ретираду свою к соединению с господином генералом-лейтенантом Резановым и защищению прусских границ взял и господину бригадиру Берху, оставя с успехом происходящее его дело, к себе ретироватца приказал…» – писал Румянцев 16 августа Фермору, то есть через два дня после Цорндорфской битвы.
У Румянцева были серьезные опасения, что выступивший из Штеттина прусский деташемент может напасть на его дивизию, учитывая слухи о разгроме русской армии. А эти слухи тут же оказали воздействие на жителей, отказавшихся продавать русским провиант и фураж. Более того, все крестьянство, получив известие «о совершенной гибели всей армии нашей», «где только и чем бы можно, людей наших истреблять стараютца», – писал Румянцев все в том же рапорте Фермору. «Страшные сборищи мужиков с косами и другими их оружиями все пути пресекали…»
Некоторые толкователи Цорндорфской битвы часть вины за исход сражения возлагают на Румянцева, который, дескать, не поспешил на помощь Фермору. Вряд ли убедительны их доводы, если учесть, что действия командира дивизии строго регламентировались Фермором, требовавшим скрупулезного исполнения своих повелений и планов.