— Тварь… тварь… — шепотом рычал Пеппо, по-звериному впиваясь зубами в окровавленную руку монаха. Он ткнул основанием ладони почти не действующей левой руки Ачилю в подбородок, правой охватил темя с выбритой тонзурой и неистовым усилием рванул вправо. Раздался отвратительный хруст, и тело монаха обмякло, распростершись на земле.
Оружейник встряхнул головой. Медленно разжал руки. Брезгливо сплюнул. А потом оттолкнул тело убитого и рухнул на землю.
Пеппо не знал, сколько времени неподвижно лежал на осколках старинных плит, слыша лишь собственное дыхание и отдаленный шум моря. Голова была заполнена звонкой болью, болью заходилась каждая кость, ребра мучительно отзывались на вдох.
Он убил человека… Голыми руками. И это было совсем не то, что беспечно стрелять из аркебузы куда-то в бездну на звук голоса.
Холодно… Рукава гадко липнут к рукам, горит разодранная шея. И отчаянно хочется доползти до моря и промыть жгучей соленой водой следы когтей этой ядовитой твари, что неподвижно лежит справа от него.
Шаги. Быстрая поступь. Побрякивают битые плиты. Черт, это шаги!..
Пеппо приподнял голову с земли, отчаянно сгребая расползающееся по швам сознание. Здесь никого не может быть. Это просто бред, навеянный головной болью. Сюда никто не ходит. Но кто-то все же шел, стремительно шел прямо к нему, лежащему возле еще не остывшего трупа.
Ну и пусть. Юноша вновь уронил голову наземь. Он защитил Барбьери и отомстил за мать… за Паолину… за Годелота. А дальше — черт с ним.
А шаги меж тем приблизились вплотную, и низкий глуховатый голос проговорил:
— Эй, парень! Не время отдыхать, поднимайся, живо.
Пеппо поморщился, снова приподнимая голову, но тут же сильные руки подхватили его и помогли сесть. Раздался гулкий звук вынимаемой пробки, к губам оружейника прильнуло горлышко фляги. Он машинально сделал несколько глотков и закашлялся: во фляге был крепкий дешевый самогон.
— Досталось тебе… — проворчал голос. — Встать сможешь?
— Да… — хрипло пробормотал Пеппо. Мысли отказывались проясняться. Он оперся о землю правой рукой и тяжело поднялся на ноги. Левая рука плетью висела вдоль тела. Уверенная ладонь тут же охватила его за левую кисть, грубоватые пальцы прошлись вдоль руки:
— Хм… — раздалось рядом, и вдруг резкое энергичное движение вогнало Пеппо в плечо молнию адской боли. Оружейник подавился криком, судорожно вдыхая, а незнакомец отрезал:
— Все, вправили. Везучий ты, парень. Другой бы голову расшиб — и бывайте.
— Вы… все видели? — проговорил Пеппо, машинально сжимая ноющее плечо.
— Что надо, то и видел! — огрызнулся голос. — Ноги волочишь?
— Да… — снова смешался Пеппо. В голове понемногу светлело, и на смену отвлеченным контурам проступало четкое осознание, что он только что совершил убийство у кого-то прямо на глазах. А на плечи вдруг лег тяжелый плащ, крепко пахнущий лодочным дегтем.
— Вот и отлично! — отрубил незнакомец. — Надень капюшон, рожа у тебя не к обеду. И уходи отсюда. Так быстро, как сможешь.
Пеппо охватил ладонями голову.
— Что?.. Но труп, господи. Его надо…
— Не надо! — рявкнул незнакомец. — Проваливай отсюда ко всем чертям, и на твоем месте я б дня три носа на улицу не казал. Ну!
И тут оружейник ощутил, что в голове вдруг все встало на место, словно скоба арбалета гладко вошла в паз. У него нет выхода, кроме как довериться этому неизвестному человеку. И нужно просто послушать его, как бы нелепо это ни звучало.
Запахнув плащ, Пеппо натянул капюшон. Уже отступая назад к лестнице, он хрипло окликнул:
— Мессер! Благодарю вас. Храни вас Господь.
В ответ раздался рык:
— Катись!
В кладовой было совершенно темно. Звуки снаружи с трудом доносились через плотно сколоченную дверь, лишь отдаленный колокольный звон изредка пробивался в глухой мрак.
Росанна сидела на полу меж двух бочек, мышью забившись в это тесное укрытие. Она понятия не имела, сколько часов уже провела здесь, пока не прислушалась к вновь раздавшимся колоколам. Половина второго ночи… Пеппо ушел с этим ужасным монахом, и девушка уже знала: он не вернется. Он выкупил ее, не торгуясь. И ушел. Навсегда.