По напряжению Феликса я чувствовал, что Юлю он мне дарить не собирается.
Но теперь все иначе. Я как пришитый сижу возле её литых ляжек, на дворе второй час ночи, и я плыву по течению, которое кажется мне все более благоприятным. Возникает иллюзия какой-то острой игры с непредсказуемым результатом, более интересной, чем сама развязка.
– Ты веришь, что девушка может любить двух мужчин одновременно? – нащупываю я.
– Любить одного, но иметь любовника, – отвечает Юля.
Феликс внимательно слушает, попеременно переводя огневые очи с меня на Юлю.
– Только через мой труп, – заявляет он. – Вернее – через её.
– Ага: мужикам все можно, а нам нет? – Юля вырывается из его объятий. – Если у мужика есть любовница, то молодец, а если у жены – то блядь?
– Ты всё прекрасно понимаешь. Только сказать ничего не можешь, – удерживает её Феликс.
А я действую как типичный оппортунист мужского шовинизма.
– Это несправедливо, – говорю я. – Пусть жена тоже имеет (только не моя).
– Ты не женат? Ой, бедненький, Феликс мне рассказывал!
Юля гладит меня по щеке прохладными пальчиками, томит глазами.
– Какой он бедненький: Синяя Борода, – ворчит Феликс.
Последний проблеск памяти по эту сторону ночи – ещё один поход за водкой. На этот раз мы с Феликсом идем по-честному, вдвоем, спотыкаемся о гору песка и кувыркаемся в ней как два пупсика. Потом я в каком-то душном купе еду в Гагры и пропустил свою остановку, а за стенкой хнычет ребенок. "Надо дать ему соску, – " думаю я. Но это не купе, а комната бабушки Бьорка, а за стеной не плачет ребенок, а охает Юля. Мне хочется в туалет, я сейчас лопну, но я не знаю, где здесь туалет и есть ли он вообще. А кроме того, я настолько протрезвел, что мне неудобно влезать в их любовную сцену. Голова начинает побаливать над бровями, одну ноздрю заложило, я спал с открытым ртом и во рту образовались какие-то солончаки.
Откуда-то из провалов памяти доносится догадка: на столе осталось выпить. Не знаю, с чего я это взял, но я почти уверен. К тому же – это пристойный повод выйти.
В соседней комнате горит свет. Юля в своем замечательном лифчике, сбившемся с одного плеча, сидит верхом на Феликсе и держит в мелких зубах его палец. Феликс выворачивает голову и смотрит на меня чумовыми глазами, словно видит впервые в жизни.
– Ты чё?
– Выпить не осталось? – виновато спрашиваю я.
– На столе – хоть залейся.
Действительно, здесь стоит треть бутылки (не той, за которой мы ходили в последний раз, а ещё одной), и лежат на газете объедки, среди которых можно найти почти целые куски хлеба и колбасы.
Юля набрасывает на плечи одеяло, успев при этом сверкнуть всем необходимым, и лениво слезает с заезженного Феликса. Мы выпиваем по последней. Мне кажется, что это не водка, а газированная вода.
– Ложись с нами, что ты как неродной? – говорит Феликс.
Я снимаю трусы.
Газета "Аспект" создавалась на областные деньги, но на первых порах начальство почти не совалось в наши дела – лишь изредка просило прославить какой-нибудь клуб подводников или воспеть военно-спортивную игру. Однажды губернатор заострил внимание на регулярных голых задницах на нашей последней полосе, но Кириллу удалось их отстоять при помощи обычной демагогии насчет высокого искусства эротики и красоты обнаженного человеческого тела (не путать с порнографией).
В городе до нас не выпускали "желтого" еженедельника, да и в
Москве их было не так уж много, поэтому у нас стали появляться читатели. Возврат непроданных газет из киосков был ничтожен, мы постепенно поднимали тираж, и он, как правило, расходился.
Стараниями Феликса зарплату выдавали без задержки. Феликс постепенно обставлял редакцию, мы расслаблялись и получали удовольствие. Время от времени я напоминал Феликсу, что на вечную милость чиновников рассчитывать не приходится, надо искать другие финансы, отделяться, шустрить и жить самостоятельно. Он со вздохом соглашался, навещал пару спонсоров, обсуждал намерения и успокаивался. Как-то, после очередной недели борьбы за трезвость, Феликс подвел итог своего проекта одной исторической фразой:
– В конце концов я эту газету открыл, чтобы было где спокойно бухн/у/ть.
За событиями мы не гнались, перед публикой не стелились. Кирилл испытывал к этой мелочной суете поистине аристократическое презрение. Главное – чтобы читалось, ещё главнее – чтобы смотрелось.
Стасов не стал печатать бы статью не то что мирового, но и российского значения. Читателю интересно только то, что у него под носом, например – местная картошка. Со страниц "Аспекта" не сходили шифферы, копперфильды, мадонны и прочие фоссы-моссы, как будто мы выпускали районку "Холливудская звезда".
Вместо животрепещущей информации Кирилл печатал подборки любопытных историй, небылиц и фактов. Мы брали их из Гиннесса,
"Плейбой-Пентхаузов", которые, к счастью, ещё не выходили на русском языке, и у наших читателей. Как настоящий таблоид, мы даже изыскали средства на оплату информаторов – из расчета цены одной бутылки по текущему курсу жидкого доллара. Очень скоро у нас появился постоянный круг клиентов, приносящих в редакцию истории, которые якобы произошли с ними или их друзьями. Чаще всего это были просроченные, хорошо забытые анекдоты, наподобие истории про старушку, которая везла хоронить свою кошку в коробке из-под торта и забыла её в троллейбусе. Несколько раз мы попадались на эту удочку, а затем стали тщательно исследовать полученные данные и с позором изгонять мистификаторов.
Иногда нам всё же не хватало материала или денег на бутылку, и мы придумывали "информацию" сами. Мне особенно запомнилась история
Феликса о том, как в одной из частных фирм /сбежал
/одиннадцатиметровый питон, которого держали в офисе вместо сторожевой собаки. Уборщица в конце рабочего дня якобы стала кормить змею живыми кроликами и забыла закрыть за нею клетку. Теперь чудовище скрывается где-то в зарослях Центрального парка, представляя страшную угрозу для жизней наших подписчиков.
Изредка Феликс брался и за более крупные полотна из преступной жизни, знакомой ему не понаслышке. В одном из первых номеров он поместил откровения поездного шулера, подробнейшим образом излагающего свою методику работы с клиентом. Понятно, что личность этого специалиста была законспирирована, и все же Феликс получил нагоняй от старшего брата.
– А если какой-нибудь фраер прочитает и допрет, что его разводят?
– сердился Гром.
– Да ты чё? Кто нам поверит? – горячился Феликс. – Сколько пишем про наперсточников, а у них как стояла очередь, так и стоит. Даже ещё больше. Это ж бараны.
– Ну а если? Хоть один? Нет, братцы, давайте-ка вы с этим завязывайте.
Спорить с Громом, даже изъеденным и обессиленным чахоткой, Феликс не решался. Шутить с ним тоже не следовало.
Первое время я не знал о существовании Грома. Вернее, Феликс упоминал какого-то бандита по прозвищу Гром, но я не мог предположить, что это его родной брат. Чувствовалось, что Феликс гордится Громом и одновременно стесняется его в окультуренных кругах, не скрывает, но и не афиширует. Гром, наверное, ещё больше гордился своим младшим, который закончил университет, стал известным в городе журналистом, а затем и руководителем газеты. И он никогда не приходил в наш кабинет, пока мы сидели в "Комсомольце". Когда же мы перешли в "Аспект", Гром стал наведываться частенько.
Феликс почти не обращался к Грому для решения личных проблем уголовного характера, выпутываясь всегда сам, как в том случае, когда его приговорили казаки, хотя мне казалось, что такой значительный авторитет как Гром мог бы решить дело одним росчерком пера (в переносном смысле). Помню всего один случай его заступничества. Жена Феликса торговала на базаре, и её стал донимать какой-то самоуправный рэкет. Здесь костистых кулаков Феликса оказалось явно недостаточно. Феликс переговорил с Громом, Гром велел прислать жену.