В его глазах было такое страдание, словно это я расквасил ему сопатку. Было совершенно очевидно, что надо искать денег ещё на одну бутылку.
Очередное коммерческое поползновение Китаева (провалившееся с треском) заключалось в перепродаже некой голландской компании крупной партии металлоконструкций Киреевского машиностроительного завода имени, допустим, Ленина, в качестве лома. Для этого из
Роттердама пригнали огромную фуру с печной трубой, спальной-кабиной и рыжим шофёром по имени Хайнц. Хайнц был лысоватый, пузатый, меднорожий немец, точь-в-точь хрестоматийный фриц военных кинолент.
Он мотался на своем дизельном дредноуте по всему сухопутному миру, говорил по-английски, по-испански, по-французски (но не по-русски), а в остальном не отличался от наших дальнобойщиков: такой же свойский, хамоватый, пропитой. Мне было поручено сопровождать голландского немца на завод, а затем в таможню, и переводить, что там потребуется, но, поскольку в деловых вопросах я был никчёмен, ко мне приставили пробивного Феликса. Он должен был правильно оформить немцу все бумаги и получить груз.
Предполагалось, что сделка не пройдёт просто. Китаев выдал мне
(как более благонадежному) денег и полный портфель водки на подкуп всякой мелкой сволочи, которая, к примеру, открывает на заводе механические ворота (а может и не открыть) или штампует бланки (а может и не проштамповать). На что он, собственно, рассчитывал?
После бокса мы решили отщипнуть от портфеля всего одну бутылочку, а остальные от соблазна запереть на ночь в нашем кабинете вместе с деньгами. Таким образом мы сможем забрать их не ранее следующего утра, перед поездкой, и никак не просадим разом, за один присест.
Эта дьявольская хитрость исходила от меня ещё на том этапе, когда я был обременен ответственностью и чувство долга было для меня не пустым словом. Феликс горячо её поддержал, и в самой этой горячности предчувствовался крах. Так чрезмерные клятвы любви вызывают сомнение в её прочности.
НЗ придавал нашему времяпрепровождению некую вальяжность. Мы понимали, что можем нарезаться в любую секунду, просто не хотим, и наслаждались нравственным законом внутри нас. У поворота к магазину мы приостановились обсудить складывающуюся ситуацию, и увидели влекомого невестой Стасова. Верка заметила нас и ускорила ход, так что наш бывший собутыльник только успел через плечо блеснуть очками.
Невольник многих страстей, он скривился от зависти.
– Вот видишь! – успел бросить ему вслед Феликс. – А когда-то и ты мог так же, с нами! Эх, денечки!
Понимал ли Феликс всю убийственность своего замечания? Думаю, что понимал. Стасов теперь находился под строжайшим контролем сожительницы, неусыпным, ежечасным. Она приводила его в контору, она же уводила в семью. Она позванивала ему во время рабочего дня, забегала в обед, и правильно делала. Без её присмотра он через день напился бы вдрызг, написал поэму, бросил работу и оказался возле магазина с алкашами, в данном случае – с нами. Но, в отличие от нас, он продолжал бы пить и пить до ручки, до потери достоинства, которая и привела его диалектически в хваткие объятия Верки.
– Мало того, что похожа на ворону, так ещё и одевается во всё черное, – заметил Феликс насчёт Верки.
– Чёрная вдова, – согласился я.
– Поедем ночевать к /моей /жене! – воскликнул Феликс в сердцах. -
Хочешь, я вас вместе спать положу!?
После эпизода со Стасовым мы продолжили прогулку в направлении магазина. Наш путь пролегал мимо цветочного рынка с подсвеченными аквариумами витрин и колобками-продавщицами, упакованными в тулупы, валенки и платки так плотно, что невозможно было различить ни форм, ни возрастов. Это место всегда нервирует, если идешь с девушкой под ручку и пустым карманом. Мы с Феликсом были далеко не девушки, и всё же к нам привязалась одна из продавщиц:
– Мальчики, розочки, попробуйте, какой стебель! Да не стесняйся, возьми ты его в кулак! Толстый, крепкий – стоять – не перестоять!
Лепесточки-то, лепесточки, что девичьи губки…
– Нижние губки, – хмурился Феликс. Поначалу он недоумевал, считая, что нас приняли за пидоров. Но после того, как к нам обратился третий колобок, мысли его переменились. Он сделался задумчив, начал торговаться.
– А что если мне подарить жене розу? – вслух размышлял он. -
Самую большую и толстую, чтобы стояла – не перестояла?
В его внутреннем борении чувствовалось ревностное наслаждение мазохиста.
Идея с розой, при наших ограниченных средствах, меня не обрадовала, хотя я не в силах был противиться столь романтическому порыву. К счастью, этого не понадобилось.
– Вообще-то, пошла она на хер, – высказался Феликс по зрелом размышлении. В троллейбусе он поведал мне историю, подтолкнувшую его к такому решению.
Оказывается, он уже дарил Ольге "большой и толстый", но не снискал благодарности. Был в его жизни относительно денежный кооперативный период, который к тому же совпал с зыбким семейным счастием. Однако и в это время Феликс не был дома частым гостем. Уж больно противная была у Ольги приживалка – древняя, сварливая троюродная бабка, почему-то поселившаяся в их двухкомнатной панельной "брежневке". Феликс появлялся дома всё реже, дел на стороне становилось всё больше, и он пытался возместить недостаток ласки подарками, улещивал жену не физически, но материально.
Сначала он подарил ей кухонный комбайн против безделья, потом музыкальный комбайн от тоски, затем ещё одну штучку, которую я не в силах вообразить: электрический ножик.
Что такое электрический ножик – я не знаю до сих пор. Ольга утверждает, что вещь незаменимая: режет мгновенно, на такие ровные, тонкие и одинаковые кусочки, что залюбуешься. На пятачки, если вещь продолговатая.
Феликс стремился таким образом занять досуг жены полностью, поскольку собственный досуг заполнял куда более яркими утехами.
Феликс был человек рациональный и последовательный, а потому драгоценнейшим из его подарков стал здоровенный пластиковый член на батарейках. Феликс, видимо, считал, что большей утехи для скучающей жены и выдумать невозможно. И поначалу это было действительно так.
Ольга поразвлекалась с "дылдой" разок-другой-третий, а потом поняла: муж умывает руки, она в ловушке.
Однажды она подала Феликсу на ужин вместо колбасы пластиковый член, пошинкованный электроножом на тончайшие ровненькие кусочки. Об этом печальном событии напомнили Феликсу слова торговки о длинном и толстом. Рана непонимания кровоточила до сих пор.
– Так она вообще-то девка неплохая, – убеждал Феликс меня (а пуще
– себя), но грустно уточнял: – Только ссытся и глухая.
Представляешь, как она тебе обрадуется? Она мне все уши прожужжала:
"Что это у вас за такой знаменитый на весь мир Хафизов, который пишет эти замечательные мтериалы? Вот бы его пощупать хоть одним глазком… Она только не может понять, почему все твои статьи завершаются одной и той же фразой: "К сожалению, я не помню, чем кончился этот концерт (фильм, спектакль)". Кстати, почему?
– Потому что к концу я обычно нажираюсь, – честно ответил я.
Ольга встретила нас не совсем так, как предполагалось по её лестным отзывам. Во-первых, она не пригласила нас домой, а преградила путь своей пышной грудью, столь впечатляющей при крошечном росте.
– Кто это? – спросила она, указывая на меня кивком.
– Это знаменитый на весь мир и так далее… – завел свое обычное представление Феликс. Ольга его оборвала:
– Это не Хафизов. Хафизов в очках. А это опять какой-то бандит, алкоголик и наркоман.
Феликс стал её разубеждать со всем пылом красноречия, утверждая, что гений и бандитизм суть вещи несовместные. Ольга остановила его излияния ласковым поглаживанием по плечу.
– А знаешь что, любимый? – вкрадчиво сказала она.
– А что? – размяк Феликс, почти уверенный в успехе.
– Идите вы на хер! – сказала Ольга с неожиданной резкостью и захлопнула дверь. Круг замкнулся. Феликс был раздавлен, уничтожен, почти жалок.