Суд был закрытым, и в зале заседаний разрешили присутствовать только самым близким родственникам подсудимых. Среди них сидел отец Зоси — Сигизмунд Генрихович Мушкат, человек, считавший себя далеким от политики. Работал он в книготорговом заведении Оргельбранта на улице Новый Свет. Кроме службы его ничто не интересовало. Но после суда над дочерью, на другой же день, он написал Юзефу на Ягеллонский университет:
«Смехотворное и жалкое впечатление производил этот кичащийся своей силой судебный аппарат с семью судьями, мечущимся в ярости прокурором, секретарем и судебным исполнителем против двух слабых, худеньких женщин с грудным младенцем, под стражей солдат с обнаженными саблями в руках. Знать, этот аппарат, пожираемый ржавчиной подлости и беззакония, скоро уже рассыплется в прах, если две слабые женщины наводят на него такой ужас, что ему приходится высылать их на край света».
Арест жены, суровый приговор ей, тревога за судьбу сына — все это тяжелым грузом легло на сердце Феликса. Возвратившись из Парижа, он снова просил Главное правление отправить его на нелегальную работу в Польшу. Он неизменно получал отказ, но продолжал настаивать на своей просьбе.
В январе наступившего 1912 года Дзержинский все же выехал ненадолго в Варшаву. Следовало восстановить доставку нелегальной литературы, а заодно выяснить некоторые подробности, связанные с провокациями в варшавской организации. После встречи с Бакаем Феликс предложил провести партийный суд над Кшесинским. Кшесинский с негодованием отверг обвинения, назвав их лживыми, и просил, чтобы партийный суд состоялся возможно быстрее. На суде-то он легко опровергнет надуманные обвинения! Возмущение глубоко обиженного Кшесинского казалось столь искренним, что подпольщики, пришедшие к нему для сурового разговора, заколебались...
А на другой день Кшесинского уже не было в Кракове. Он исчез из города той же ночью.
Главное правление поручило Дзержинскому расследовать участившиеся провокации в Варшаве.
Соблюдая всяческие предосторожности, он снова побывал у Зосиного отца. Дождавшись наступления темноты, пришел на Вспульную улицу, прошел мимо дома Мушкатов, свернул на Маршалковскую и снова вышел на Вспульную. Ничто не вызвало у него подозрений. Он поднялся на второй этаж, потянул за ручку дверного звонка.
В семье Мушкатов Феликс продолжал выдавать себя за Казимира. На этот раз он интересовался судьбой своего «племянника» Ясика. Только Сигизмунд Генрихович знал, кто их гость.
Пани Каролина встретила Феликса, как старого знакомого.
— Пан Казимир выпьет стакан чая? — спросила она.
— С удовольствием, но извините, если через несколько минут я исчезну...
— Говорите Сигизмунду громче, — предупредила пани Каролина, — из-за всей этой истории он почти перестал слышать.
Феликс торопился покинуть квартиру семьи Мушкатов. Его волновало неосознанное ощущение тревоги. Прямо отсюда он намеревался отправиться на вокзал, чтобы уехать в Краков. Поэтому он сразу завел разговор о главном, что привело его на Вспульную улицу, — о судьбе Ясика.
Сигизмунд Генрихович сказал, что есть возможность через сестру жены устроить ребенка в детский приют при больнице Младенца Иисуса — недалеко отсюда, на улице Теодора.
Юзеф вспомнил — это та самая больница, где лежали в морге убитые на первомайской демонстрации семь лет назад... Вспомнил, что в газетной городской хронике часто сообщали о детях, подкинутых к подъезду больницы Младенца Иисуса. Будто все обездоленные женщины Варшавы старались оставить своих детей на попечение Младенца Иисуса!.. Нет, нет, все, что угодно, но только не сиротский дом!
— А вы получили письмо от Феликса с просьбой посоветоваться с доктором Корчаком? — спросил он[3].
— Да, конечно, — сказал Сигизмунд Генрихович. — Я пошел к нему на другой же день после того, как получил письмо. Януш Корчак решительно отверг наше намерение поместить ребенка в приют Младенца Иисуса. Там детей или отдают на воспитание бездетным людям, или они умирают... Он рекомендовал другое: воспользоваться детским пансионом пани Савицкой. Стоит это не дороже, но есть гарантия, что ребенок будет в хороших руках.
— Вот на этом варианте и остановимся, — сказал Феликс.
Он поднялся из-за стола, оставив недопитый чай, и ушел.
А через полчаса ввалились жандармы и несколько штатских. Они торопливо осматривали комнаты, и прежде всего прихожую, чтобы удостовериться по одежде — нет ли тут посторонних. Ушли озлобленные, оставив в квартире полицейскую засаду.
Жандармский подполковник рвал и метал, когда узнал, что у него из-под рук ушел Дзержинский... Он специально давно уже распорядился поставить филера для наблюдения за квартирой тестя подпольщика — Мушката. Рано или поздно Дзержинский сюда придет, тем более, что старик занимается судьбой его сына. И вот тебе на — пока филер дошел до охранки на Театральной площади, пока вызвали наряд, пока доехали — Дзержинский ушел...
3
Януш Корчак — польский врач, педагог и писатель, погиб в Треблинке в годы второй мировой войны. Директор варшавского Дома сирот, он отказался покинуть своих воспитанников и был убит вместе с ними в фашистском лагере истребления.