О том же самом мечтал и генерал-монархист Каледин, который утверждал, что для восстановления монархии «не нужно считаться с человеческой жизнью», надо «вешать противников направо и налево».
Но свершилось невероятное: только что рожденная Красная Армия остановила, отбросила войска Вильгельма.
В те тревожные дни германского наступления, перегруженный неотложными делами, Феликс Эдмундович Дзержинский снова должен был вернуться к делу группы офицеров-террористов. Следствие было закончено, и арестованные ждали решения своей судьбы.
Восемнадцатого февраля в Смольный пришла тревожная телеграмма: немцы перешли в наступление, заняли Псков. Наступление продолжается. Рано утром в городе было расклеено ленинское обращение: «Социалистическое отечество в опасности!». Совет Народных Комиссаров призывал граждан приложить все силы к воссозданию армии для отпора врагу.
И вот вдруг из арестантской комнаты Бонч-Бруевичу принесли письмо, адресованное Владимиру Ильичу. На обороте воззвания было написано:
«Мы, покушавшиеся на Вашу жизнь, прочтя Ваше воззвание, решили просить Вас немедленно мобилизовать нас на фронт, где мы обещаем Вам смыть вполне осознанный позор и преступность нашего поступка, в непреклонной борьбе на самых передовых позициях нового фронта...»
Бонч-Бруевич показал письмо Владимиру Ильичу.
— Оно подписано и тем самым подпоручиком, дневник которого я вам показывал, — сказал Бонч-Бруевич.
Владимир Ильич прочитал торопливые строки и написал резолюцию: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».
С первым бронепоездом офицеров-террористов отправили на фронт для борьбы с наступавшими германскими войсками...
Феликс Дзержинский в те дни писал Зосе в Швейцарию:
«Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время — это одно непрерывное действие... Мысль моя заставляет меня быть беспощадным, и во мне твердая воля идти за мыслью до конца. Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу... Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам».
И он шел — нежный, человеколюбивый и беспощадный во имя любви к людям...
В эти самые тяжелые дни борьбы, когда на карту было поставлено все, даже само существование Советской республики, Всероссийская Чрезвычайная Комиссия обратилась к народу с таким сообщением:
«До сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, вдохновляемая предательским нападением германских контрреволюционеров, когда всемирная буржуазия пытается задушить авангард революционного интернационала — российский пролетариат, Всероссийская Чрезвычайная Комиссия... не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления».
Первым, кого настигла суровая кара Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, был князь Эболи — грабитель-авантюрист, наглый и неуловимый. Особенно он был опасен тем, что грабил под видом обысков, называя себя чекистом, и в подтверждение показывал удостоверение Чрезвычайной Комиссии с подписями и печатью. Первой услышала о похождениях князя Эболи чекистка Праня Путилова. В сопровождении сотрудника из своего отдела она пришла в господский особняк на Литейном проспекте, чтобы изъять запрятанное буржуями продовольствие. Мужчин в особняке не было, а испуганная хозяйка, то и дело хватаясь за виски, твердила:
— Но у нас только что был обыск... Сегодня ночью. Нельзя же так часто...
Оказалось, что сюда действительно из ЧК приходил человек средних лет и с ним молодая женщина, оба вооруженные. Они интересовались фамильными ценностями. Забрали все, что показали им хозяева, составили акт и ушли. Подпись в акте была неразборчивой, но дворник из понятых сказал: приходил князь Эболи, который работает на Гороховой в Чрезвычайной Комиссии.