События набегали одно на другое, и Свердлов только через несколько дней смог выбрать время, чтобы побывать у Дзержинского. Вместе с женой, Клавдией Тимофеевной, он отправился на Лубянскую площадь.
Через Троицкие ворота вышли к Охотному ряду, повстречали по дороге монахов, которые все еще жили в Кремле, в кельях Чудова и Вознесенского монастырей. Бородатые, в рясах, монахи нехотя предъявляли пропуска в Кремль часовым у Троицких ворот.
— Бедный Мальков! — усмехнулся Свердлов, вспомнив недавний разговор с моряком-комендантом. — В Смольном его одолевали благородные девицы, здесь надо выдавать пропуска монахам...
— Но это же рискованно — держать здесь таких битюгов! — воскликнула Клавдия Тимофеевна. — Посмотри, как исподлобья они глядят...
— Что поделаешь. Сейчас Малькову дали задание переселить монахов из Кремля. Но куда их деть? Мальков ворчит: «Я, — говорит, — матрос, комендант Кремля, а не квартирьер всяким попам и монахам...»
После Февральской революции в кремлевских дворцах остались старые слуги — швейцары, дворецкие. Среди них были два старика — Алексей Логинович и Иван Никифорович. В общей сложности им насчитывалось не меньше ста пятидесяти лет. На их памяти был не только последний царь, но и его дед Александр.
Новых хозяев Кремля — членов Советского правительства — служители приняли настороженно, с опаской, даже прятали от них посуду и столовое белье. Особые подозрения вызывал у них комендант Мальков. В матросе, который не расставался с бушлатом, тельняшкой и бескозыркой, они уж никак не хотели признавать хозяина. При его появлении они начинали шушукаться, тайком следили за ним и после его ухода пересчитывали тарелки и столовые приборы...
Свидетельством, говорившим о переходе дворцовых служителей на сторону Советской власти, были... посудные черепки. Оба они — и Александр Логинович и Иван Никифорович — старательно хранили битую посуду. Для отчета: воротится царская власть, и они предъявят черепки в свое оправдание — ничего, мол, не пропало, не растащено. И вот старики отнесли на помойку все, что было разбито за это время... Об этом событии в Кремлевском дворце Клавдия Тимофеевна рассказала, смеясь, Свердлову по дороге к Лубянской площади.
В подъезде Яков Михайлович предъявил часовому свой мандат Председателя ВЦИКа, и они поднялись на третий этаж. Длинными переходами добрались до кабинета Дзержинского.
— Вот и застанем его врасплох! — громко воскликнул Свердлов, чтобы Дзержинский услышал.
Феликс Эдмундович сидел, склонившись над бумагами. Он радушно поднялся навстречу нежданным гостям. На краю стола перед ним стоял недопитый стакан остывшего чая, на блюдце — маленький кусочек черного хлеба.
— А это что? — спросил Свердлов. — Нет аппетита?
— Аппетит-то есть, да хлеба в республике маловато, — отшутился Дзержинский. — Вот и растягиваем паек на весь день...
Мужчины заговорили о делах. На востоке чехословацкий корпус поднял мятеж. Давно ли генерал Гайда клялся, что его корпус сохранит нейтралитет и покинет Россию, как только доберется до Владивостока... Теперь Гайда переметнулся к белым. В корпусе пятьдесят тысяч штыков. Он растянулся по железным дорогам от Пензы до Владивостока. И по сигналу поднял мятеж против Советской власти.
Клавдия Тимофеевна слушала, не принимая участия в разговоре. Она осмотрела все, что окружало ее в кабинете Дзержинского, примечая каждую мелочь. За ширмой, чуть отодвинутой в сторону, — койка, похожая на больничную. Поверх одеяла брошена шинель. Видимо, Феликс Эдмундович спит не раздеваясь. В кабинете сыро, хотя уже наступило лето. Рядом с письменным столом — этажерка. Фотографии в рамках. Фотография Ясика. Дзержинский перехватил взгляд Клавдии Тимофеевны и сказал:
— Это мой сын... К сожалению, вижу его только на снимке.
— Послушай, Феликс, — сказал Свердлов, — надо как-то переправлять сюда Зосю с Ясиком. Живешь как бобыль.
— Я уже думал. Но как? Когда наши возвращались из Швейцарии, она не могла выехать — заболел ребенок. Теперь это сложнее...
Через некоторое время Свердловы поднялись. Уже стоя, мужчины заговорили о спекуляциях графа Мирбаха. Недавно арестовали и приговорили к расстрелу валютчиков братьев Череп-Спиридовичей. Они продали германскому посольству акции национализированных рудников стоимостью в пять миллионов рублей. Теперь новое дело: Дзержинский рассказал, что у какого-то германского подданного чекисты конфисковали акции хлопчатобумажного товарищества на астрономическую сумму — на тридцать миллионов рублей.