— Куда вы меня ведете? — спросил Борисов по дороге.
— К Владимиру Ильичу Ленину.
— Зачем я ему понадобился?
Владимир Ильич поднялся навстречу инженеру, а Борисов, оглядев комнату и не найдя иконы, все же перекрестился.
— Здравствуйте! Инженер Борисов? — спросил Ленин.
— Так точно. Чем могу служить?
— А вот познакомьтесь: нарком путей сообщения Дзержинский.
Инженер косо взглянул на Дзержинского.
Ленин усадил инженера в кожаное кресло и сам уселся напротив.
— Говорят, у вас больна жена? Я только сейчас узнал, — сказал Ленин.
— Да. Сыпной тиф... Подхватила где-то...
— Мы послали к вам врача и сестру милосердия.
— Благодарю! Но ведь все мы сейчас замерзаем и голодаем. Вся интеллигенция в таком положении... Или в каталажке у него сидят, — Борисов сердито кивнул в сторону Дзержинского.
Инженер был колючий и взвинченный.
— А какой же вы партии? — поинтересовался Владимир Ильич.
— Я октябрист.
— Простите, это какой же такой октябрист?
— Какой? Настоящий. Знаете Хомякова, Родзянко — вот наши сочлены.
— Да, но, насколько я знаю, они сейчас не у дел...
— Ну, и что же? Их здесь нет, но идеи их живы!
— Идеи-то живы... — повторил Владимир Ильич. — Ну а скажите, вот вы, старый октябрист, хотели бы вы работать по старой своей специальности? — Ленин в упор поглядел на инженера.
— Разумеется, хотел бы. Без работы — тоска. Но теперь ведь больше разрушают, чем создают. Скажу точнее — уничтожают. В том числе и железные дороги.
— Ну что вы! — воскликнул Ленин. — Да мы только и думаем, как бы их восстановить.
— И что же? — спросил Борисов.
— Не выходит, — признался Ленин.
— Как это не выходит? Должно выйти. Только для этого нужны люди.
Феликс Эдмундович до сих пор сидел, не вмешиваясь в разговор. Сейчас он спросил:
— А люди такие есть?
— Вот этого сказать не могу. Фамилии их назову, а где они — кто знает... Может, у вас в каталажке.
— Но вы назовите все же их фамилии, — попросил Дзержинский. — Мы попытаемся их разыскать.
— Извольте... — Борисов назвал несколько фамилий. — Все это молодежь, и очень способная.
Феликс Эдмундович вышел в аппаратную, рядом с кабинетом, и снова вызвал ЧК. Вернувшись, сказал:
— Ваши инженеры скоро будут здесь. Они живы, здоровы и сидят у себя дома.
— Ну, ну! — неопределенно проговорил инженер. — Что же вы от меня-то хотите?
— Вас мы назначим заместителем народного комиссара путей сообщения. Будете работать с Дзержинским. Надо пустить как следует все дороги. Война кончается...
— Меня? — удивленно протянул Борисов. — А с какой дороги вы хотите начать? — тут же деловито осведомился он.
— С Октябрьской.
— Не знаю такой!
— Николаевская, — сказал Дзержинский.
— Это правильно, — согласился Борисов. — А потом надо взяться за Рязанскую и Северную...
— Вот и порешили! — довольный состоявшимся разговором, сказал Ленин. — Чем мы должны помочь вам прежде всего?
— Это вы всерьез? — недоверчиво спросил Борисов. — Прежде всего отыскать бы мой вагончик... У меня на Николаевской дороге всегда стоял вагон-лаборатория с приборами для проверки состояния путей.
— Примем все меры, — сказал Дзержинский. — Что еще?
— Еще необходимо предоставить мне право вызывать к себе подчиненных и требовать от них выполнения моих распоряжений. И чтобы я мог заменять неподходящих людей, не знающих своего дела.
— Разумеется.
Обо всем было договорено, и инженер Борисов со своими помощниками через несколько дней уехал на ревизию Октябрьской железной дороги.
Феликс Дзержинский в своих устремлениях оставался все таким же, каким был и десять, и двадцать лет назад: сбывалась мечта его жизни — мечта о счастье. С таким же накалом, как в революционном подполье, как на любом участке вооруженной защиты республики, Дзержинский работал сейчас в области экономики, техники, оставаясь бессменным председателем Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.
По-прежнему он оставался «революционером и только». Но стране прежде всего нужен был хлеб, чтобы накормить миллионы людей, чтобы обрести политическую, экономическую независимость в окружавшем Советскую республику капиталистическом мире.
Голод, вызванный тяжелым недородом в Поволжье, все еще продолжался. Пайки, и без того крохотные, приходилось урезать и урезать. А контрреволюция, разгромленная на полях гражданской войны, искала новых путей для свержения Советской власти. Борьба с голодом стала первейшей заботой правительства. Вся надежда была на Сибирь. Там на станциях скопилось много хлеба, но не хватало ни вагонов, ни паровозов, чтобы доставить хлеб в промышленные центры.