— Смотри, кто идет, — сказал Феликс. — Да не туда глядишь! Из собора вышли...
Близорукий Стась долго всматривался, пока не разглядел Божену и Юлию, которые приближались к ним в стайке подруг-гимназисток.
Приятели замедлили шаг и, дождавшись, когда девочки поравняются с ними, чинно поздоровались. Стайка постепенно редела, и в конце концов они остались вчетвером — обе девушки жили тоже на Поплавской улице. Стась с Боженой ушли вперед, а Юля и Феликс, замедлив шаг, отставали все больше. Говорили о пустяках и заранее огорчались, что прогулка так быстро подходит к концу: весь путь — до ворот Юлиного дома, «до щеколды», как они говорили.
Пересекая Дворянскую улицу, они едва не попали под экипаж с откинутым верхом. Извозчик что-то сердито им крикнул и осадил лошадь. Из экипажа вышел грузный священник, сунул извозчику деньги и, тяжело ступая, медленно пошел к большому одноэтажному дому с палисадником.
— Погоди, погоди... ведь это отец Амвросий, — воскликнул Феликс, — ваш учитель! Теперь он преподает и у нас в гимназии
— Фелик! Посмотри, какие у него смешные калоши: как пароходы...
Феликс рассмеялся. Глубокие калоши отца Амвросия действительно напоминали дредноуты. Вдруг в глазах Феликса вспыхнули лукавые искорки.
— А знаешь, что я придумал? В этих калошах я буду пересылать тебе письма...
— При чем здесь калоши?
Феликс объяснил: отец Амвросий обычно ведёт урок сначала в мужской гимназии, прямо оттуда отправляется в женскую. Если положить записки ему в калошу в гардеробе, отец Амвросий в тот же день доставит записку по назначению. Надо только улучить момент и незаметно вытащить записку...
— Теперь поняла? Ты мне посылай в правой калоше, а я — в левой. Идет?
Юлия захлопала от восторга в ладоши:
— Завтра же буду дежурить на большой перемене...
Не прошло и недели после молебствий в кафедральном соборе, как из Крыма пришла весть о кончине императора. Над зданиями Вильно заколыхались траурные флаги, приспущенные до половины флагштоков.
Около круглых афишных тумб толпились обыватели. Обычно здесь вывешивались театральные афиши или объявления о городских новостях — о публичных торгах, о бегах, извещения о пропавших таксах с указанием масти и обещанием вознаграждения тому, кто доставит собачку по принадлежности. На этот раз тут была наклеена «Полицейская газета», и кто-то негромко читал вслух телеграмму министра императорского двора, направленную из Ливадии в Санкт-Петербург:
«Государь император Александр III в 2 часа 15 минут пополудни сего 20 октября тихо в бозе почил.
Министр императорского двора граф Воронцов-Дашков».
А следом за телеграммой — такими же крупными буквами, как помещенные рядом объявления о продаже с молотка поместий разорившихся землевладельцев, — был напечатан первый манифест нового царя — Николая II. И телеграмма графа Воронцова-Дашкова, и манифест, и извещение о предстоящих публичных торгах были заключены в общую траурную рамку...
Феликс Дзержинский, торопившийся в гимназию, все же остановился и прислушался к голосу человека, который читал по складам манифест нового императора. Человек этот, в свитке и картузе, медленно водил толстым пальцем по строкам газеты, потом он снял картуз, истово перекрестился и, повернувшись к стоящей рядом с ним женщине, сказал:
— Матрена Гавриловна, вели приказчикам лавку нонче не открывать. Мало чего может быть... Береженого бог бережет.
Феликс протиснулся к тумбе. Прочитал сообщения, следовавшие за манифестом:
«...В тот же день, в пятом часу, на площади, против дворцовой церкви принесена была присяга государю императору. Первыми принимали присягу великие князья, находившиеся в Ливадии войска, дворцовая полиция, собственный конвой его величества... К присяге молодому императору будет незамедлительно приведено все мужское население империи... Принятие присяги обязательно для лиц мужского пола, достигших двенадцатилетнего возраста».
В гимназии Феликс прежде всего разыскал Стася.
— Слыхал про присягу?
— Ну и что?
— Как — что? Будешь присягать, так, что ли?
— А что же делать?
— А вот что! Дадим присягу честно служить народу, бороться со злом до последнего нашего дыхания! Поклянемся в этом прежде, чем нас заставят присягать царю! Понял? Вторая клятва уже не будет действительна, нас не будут мучить угрызения совести!..
— Ты здорово придумал, Фелик! Но это надо сделать немедленно. Надо сказать ребятам! Скажи, чтобы приходили прямо в сквер, лучше поодиночке. И никому ни слова!..