Фон Клингенберг интересовался возрастом политических ссыльных, составом преступления, высказывал иногда кое-какие замечания — и отодвигал «дело» на противоположный край стола.
— «Феликс Дзержинский. Нолинск... — прочитал адъютант. — Несовершеннолетний. В сем месяце исполнится двадцать один год».
— Смотрите, юнец какой. И за что же он?
— За революционную пропаганду среди ковенских рабочих. Имеется предписание департамента полиции.
— Ай-яй-яй...
Генерал-губернатор сокрушенно покачал головой и на раскрытом деле Дзержинского начертал обычную свою резолюцию: «Так и распорядиться».
Адъютант продолжал докладывать о следующих делах, но, очевидно, фамилия Дзержинского отложилась где-то в памяти фон Клингенберга. Через две недели на имя вятского генерал-губернатора поступило прошение от ссыльного Дзержинского, и фон Клингенберг спросил:
— Это не тот ли юнец, которого мы направили в Нолинск?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Чего же он хочет?
— Хочет самостоятельно следовать к месту ссылки. Недоволен тем, что две недели сидит в тюрьме.
— Распорядитесь доставить его ко мне в канцелярию.
В тот год лето было засушливым, реки обмелели, и не все пароходы могли подниматься в верховья таких речушек, как Выя. Ссыльных решили было отправить пешком по Старосибирскому тракту, но не хватало солдат для конвоя.
Дзержинского ввели в кабинет фон Клингенберга, и генерал-губернатор с любопытством взглянул на него. Первое впечатление было благоприятным: ботинки начищены, брюки не помяты — научился, видно, держать их под матрацем. Чистая рубаха... Опрятен, ничего не скажешь.
— Что же это, молодой человек, родители так плохо вас воспитали? — обратился к ссыльному фон Клингенберг. — До государственных преступлений докатились!
— Мои родители умерли, — ответил Феликс, — и я бы не хотел, чтобы о них говорили дурно.
Ответ был несколько резок, но фон Клингенберг воспринял его, в общем-то, одобрительно: родителей должно почитать.
— Так вы желаете самостоятельно отбыть к месту вашего нового жительства?
— Да. К тому же я хотел бы следовать туда один, без конвоя. У меня просто нет денег, чтобы оплачивать дорогу конвоиров.
— А где же у нас гарантия, что вы поедете именно в Нолинск, а не в Пермь или еще куда-нибудь?
— Гарантия, разумеется, только в моем слове, слове честного человека.
— Честного? — глянув поверх очков, переспросил генерал-губернатор. — Честность проявляется с малых лет, господин Дзержинский. А вы на пороге совершеннолетия оказались в партии ссыльных и прибыли к нам в губернию для вашего дополнительного воспитания.
Феликс почувствовал, как внутри его вспыхнула горячая искра. Усилием воли он сдержался и, подавляя негодование, сказал:
— Извините меня, господин губернатор, но среди воспитанных людей не принято выказывать своего превосходства. К тому же следует предложить своему собеседнику сесть... Разрешите, я возьму стул. — Не дожидаясь ответа, он придвинул стул и сел у письменного стола.
Фон Клингенберг так опешил, что не нашелся даже, как ответить этому юнцу, который осмеливается учить его вежливости. Какова дерзость!
— Я явился к вам, господин генерал-губернатор, по своему делу, — не давая ему опомниться, продолжал Феликс. — Но уж коли вы начали этот разговор, я готов высказать свое мнение... Воспитанность требует прежде всего уважительного отношения к людям. Над человеческой личностью не должно быть никакого насилия.
— Уж не хотите ли вы сказать, что революционеры, к которым вы принадлежите, являются воспитанными людьми?
— Конечно! Мы боремся за то, чтобы не унижалось человеческое достоинство, чтобы можно было говорить прямо о том, что думаешь...
— Дабы восстанавливать безответственную толпу против государственного строя, против его императорского величества?! Извольте запомнить: мы слуги императора, служим ему верой и правдой. Сюда, в отдаленные губернии, нам посылают весь мусор человеческий, все отбросы российского общества, освобождая от них центр России, чтобы там была чистая атмосфера...
— Нас это не касается, мы не считаем себя ни мусором, ни отбросами, — возразил Дзержинский. Искорка, вспыхнувшая в его груди, разгоралась, и он уже не в силах был погасить ее. — Но вы хотите сказать, господин генерал-губернатор, что представителям власти здесь приходится осуществлять роль ассенизаторов, или, попросту говоря, золотарей?..
— Вы дерзите, молодой человек! — Фон Клингенберг вскочил со стула. — Идите!.. О своем решении сообщу через начальника тюрьмы.