Мгновенно пробежав поступивший из Санкт-Петербурга циркуляр, Челобитов схватил главное в документе.
— По моему мнению, Владимир Дормидонтович, беглый Дзержинский непременно объявится в Королевстве Польском. Таких субъектов я знаю. Тоска по родине, воспоминания детства, чувство товарищества и прочие сентименты... Они обязательно приведут его в наши места. Тут-то мы и возьмем его на подсадку, как леща на ржаной мякиш. Есть у меня один планчик, разрешите доложить о нем позже...
— Ну-ну! Надеюсь, Глеб Николаевич, не подведете и на сей раз.
Насчет только что родившегося плана Челобитов, конечно, сказал так, ради красного словца, чтобы набить себе цену. Кое-какие меры в борьбе с эсерами, социал-демократами, анархистами он уже предпринял и наиболее действенной из них считал проникновение в эти организации своих людей — осведомителей. Секретные агенты, которых он вербовал, непрестанно подвергались опасности, их даже убивали революционеры, называя провокаторами. Но что из того! О собственной безопасности пусть уж агенты заботятся сами. Они знают, на что идут, за что получают деньги.
Осуществляя задуманные планы, Челобитов прежде всего отправился к прокурору Варшавской судебной палаты и вел с пим длительный разговор. Заручившись согласием прокурора, ротмистр поехал к председателю палаты генерал-майору Казакову, известному в Варшаве жестокостью своих приговоров. Поначалу разговор не клеился. Выслушав Челобитова, генерал нахмурился и пробасил:
— Так вы хотите, господин ротмистр, чтобы я самовольно освобождал от наказания заведомых преступников?! Так? Быть может, спасал их от виселицы?.. Нет уж, увольте! Судить их должно по всей строгости, как повелевает закон. На то мы и царевы слуги, на то и давали присягу нашему государю императору, — генерал-майор поднял глаза к большому портрету Николая II, висевшему в золоченой раме на стене кабинета.
— Вы не так меня поняли, ваше превосходительство, — подобострастно произнес Челобитов. — Я и предлагаю усугубить судебную кару, и только в отдельных случаях смягчать ее или вовсе освобождать преступника от наказания, когда это в наших же интересах... Мы освободим от виселицы одного преступника, а потом поставим под виселицу с его помощью десяток других, которые в иных условиях могли бы вообще уйти от возмездия. Вот в чем состоит мое предложение, с которым вполне согласен господин прокурор судебной палаты.
Получив благословение прокурора и председателя судебной палаты, Челобитов поехал в Варшавскую цитадель с предписанием начальнику тюрьмы допустить его к общению с заключенными — «по усмотрению и выбору господина жандармского ротмистра Челобитова».
В тюрьме ротмистр остановил свое внимание на группе арестованных, обвинявшихся в предумышленном убийстве секретного агента полиции, совершенном полгода назад в Мокотове — на окраине Варшавы. Заключенные уже знали о грозящей им участи.
Прямых улик против них не было, но прокурор потребовал судить их в назидание другим по статье, предусматривающей смертную казнь.
Конвоир по одному приводил арестантов в кабинет начальника тюрьмы. Челобитов начинал разговор с одной и той же фразы:
— Ну что, братец, о виселице знаешь?
В зависимости от того, как реагировал заключенный на этот вопрос, ротмистр решал, стоит ли с ним возиться и тратить время на дальнейшие разговоры. Одних тут же отправлял назад, с другими продолжал беседу, уточняя нужные ему сведения об арестованном. Из семи подследственных Челобитов остановился на двоих — Андрее Сетковиче, двадцатипятилетием краснодеревщике, и пекаре Кандыбе, из волынских крестьян. Краснодеревщик подходил больше: круг его знакомых был значительно шире, он вращался среди мастеровых, которые особенно интересовали охранное отделение.
Сеткович был совершенно угнетен свалившейся на него бедой.
— Чего уж теперь говорить, — вяло ответил он на вопрос Челобитова, — чему быть, того не миновать... Только скажу вам, ваше благородие, неповинен я ни в чем. Как перед богом говорю...
— Может, и так... Но уж теперь виновен не виновен, а висеть придется, — жестко уточнил ротмистр. — Обвинение читал? Там прямо сказано. Раз прокурор написал, суд отвергать не станет. Читал обвинение?
— Читали, — чуть слышно ответил арестант.
— До ареста-то хорошо зарабатывал?
— Не жаловался...
— Ну вот, а теперь жена твоя нищей станет... Дети-то есть?
— Есть... Мальчик годовалый и дочка.
Арестованный поднял на жандармского ротмистра страдальческие глаза. Челобитов почувствовал, что нащупал самое больное место.