Солдатами командовал человек в черном романовском полушубке, перетянутом ремнем, на котором болтался револьвер в расстегнутой кобуре. На портупее висела шашка.
Ворота широко распахнулись, и вышли конвоиры с ружьями наперевес, с примкнутыми штыками, а за ними показались ссыльные. Они медленно двигались по четыре в ряд, придерживая рукой цепь ножных кандалов.
Альдона и Юлия сразу увидели Феликса. Он шел крайним справа, то есть с их стороны, в сером арестантском халате, подпоясанном узеньким ремешком, в суконной шапке без козырька и нес за плечами холщовую сумку.
Его глаза кого-то искали. И он увидел тех, кого так хотелось встретить. Он поравнялся с женщинами, прошел совсем близко и тихо сказал:
— Спасибо вам, мои дорогие!.. Будьте счастливы!
Шеренга солдат отделяла толпу провожающих от арестантов.
Услышав, что арестантский вагон прицепят к проходящему пассажирскому поезду, люди, задыхаясь, побежали пустырями к полотну железной дороги.
Ждали до самого рассвета. Когда рассвело, прошел пассажирский поезд. Женщины увидели вагон с решетками на окнах, но за железными переплетами невозможно было разглядеть ни одного лица.
Глава пятая. В Сибирь...
Он сидел в затишке у подножия острога и писал Альдоне, прислонившись спиной к высокому, прогретому солнцем столбу. Столбы поднимались вертикально, образуя непреодолимую сплошную стену. В затишке по-весеннему припекало, и Феликс, сбросив пиджак и шапку, подставил распахнутую грудь солнцу. Ссыльные наслаждались теплом.
Но достаточно было отступить на несколько шагов от прогретой солнцем, пахнущей смолой и хвоей стены острога, как холодный ветер, дувший со стороны Ангары, леденил кожу, и заключенные, проходя через тюремный двор, зябко запахивали арестантские халаты, будто в зимнюю стужу...
Феликс писал сестре, а в голове его неотвязно вертелись слова песни, не раз слышанной им на пути в Сибирь:
Теперь и сам он находился в Александровской пересыльной тюрьме — за тысячи верст от родной земли. И Альдоне он писал об этой тюрьме, думал о ней — не диво, что слова песни назойливо лезли в голову.
«...Я уже в Восточной Сибири — более чем за 6 тысяч верст от вас, от родного края, но вместе со своими товарищами по заключению, — писал Феликс. — Я еще не свободен, еще в тюрьме; жду весны, чтобы, когда вскроются реки, двинуться еще за 3—4 тысячи верст дальше на север...
Что же вам написать? Я тоскую по родной стране, — об этом вы знаете. Однако им не удалось вырвать из моей души ни мысли о нашем крае, ни Дела, за которое я борюсь, ни веры в его торжество; этой верой и тоской я живу и здесь, мысли мои бегут к братьям моим, и я вместе с ними. Конечно, бывают минуты тяжелые, ужасные, когда кажется, что боль разорвет тебе череп; однако лишь боль эта делает нас людьми, и мы видим солнце, хотя над нами и вокруг нас — тюремные решетки и стены. Но довольно об этом. Опишу вкратце свою жизнь. Я сижу в Александровской тюрьме, в 60 верстах от Иркутска. Весь день камеры наши открыты, и мы можем гулять по сравнительно большому двору; рядом — отгороженная забором женская тюрьма. У нас есть книги, и мы читаем немного, но больше разговариваем и шутим, подменяя настоящую жизнь пародией на нее — забавой. Письма и вести из родной страны — вот единственная наша радость...
Дорога из Седлеца, длившаяся два месяца, чрезвычайно утомила меня. Из Самары я ехал 10 суток без остановки и без отдыха, теперь мне обязательно нужно поправить свое здоровье, так как оно не совсем в порядке. К счастью, наступили теперь теплые, солнечные, весенние дни, и воздух здесь горный и сухой — здоровый для слабых легких. А тюрьма меня не очень раздражает, так как стражника я вижу только один раз в день, и весь день я среди товарищей на свежем воздухе».
Прошло полтора месяца, и Феликс отправил еще одно — последнее письмо из Александровского централа.
«Из Александровска, — сообщал он сестре, — я выеду, кажется, 12 мая... и пробуду в дороге полтора месяца, так как мне предстоит проехать еще четыре тысячи верст до Вилюйска, куда меня высылают. Значит, от вас меня будут отдалять десять тысяч верст, а соединять...
Это будет довольно веселое путешествие — нас поедет целая сотня, мы поплывем по реке, и по пути мне удастся повидать товарищей, которых я не видел пять лет — с Ковно.
Надеюсь, что в Якутске мне разрешат немного полечиться, так как здоровье мое ухудшилось за последнее время».