Но происшествия той ночи разрушили честолюбивые планы полковника Иванова и ротмистра Челобитова.
Казалось бы, все предусмотрели: квартал оцепили, в операции участвовала вся жандармская группа.
К длинному двухквартирному дому подошли ночью. По агентурным данным, работа в нелегальной типографии заканчивалась часов в десять-одиннадцать, оттиски немедленно отправляли на склад, оттуда литературу забирали курьеры.
Расставив жандармов возле окон, ротмистр постучал в дверь, прислушался и, не дождавшись ответа, постучал снова. За дверью послышались осторожные шаги. Чей-то голос негромко спросил:
— Кто?
— Телеграмма! — ответил ротмистр.
— Принесите завтра, здесь принять некому, — ответил человек за дверью, и все стихло.
Тогда в дверь задубасили прикладами. Но из дома не доносилось ни звука.
— Ваше благородие, там бумаги жгут! — доложил городовой, наблюдавший за соседним окном.
В темноте, сквозь плотные шторы, пробивались неясные огненные блики.
— Ломай дверь! — скомандовал ротмистр.
Посыпались новые удары прикладов. Навалились плечами. Дверь затрещала, но не подалась. В этот момент раздался короткий выстрел. Ротмистр как-то странно всхлипнул и повалился на землю. Вторым выстрелом ранило городового, который только что докладывал ротмистру. Остальные в страхе прижались к стене дома, не зная, что предпринять.
Полицейский пристав, выхватив зачем-то шашку из ножен, бросился к окну. Но в этот момент раздался еще один выстрел, и еще один жандармский офицер был сражен пулей. Из разбитого окна потянуло дымком, запахло горелой бумагой. Пристав скомандовал:
— Бить по окнам! Взломать дверь!
Затрещали выстрелы, перемежаясь с ударами прикладов. Из помещения тоже продолжали стрелять... Наконец дверь с грохотом сорвали с петель. Городовые кинулись в помещение. На полу горел костер из набросанных бумаг, в его отсветах стоял бородатый человек с маузером. Свободной рукой он продолжал бросать бумаги в огонь. Человек, не целясь, выстрелил в полицейских и, схватив в рот ствол револьвера, нажал на спуск. Выстрела не произошло: в обойме кончились патроны.
Стрелявшего схватили, связали и отправили в полицейский участок. На допросе он назвал свою фамилию — Каспшак. На другие вопросы отвечать не стал. Захват подпольной типографии достался охранному отделению дорогой ценой. Погибли ротмистр Винничук, пристав Ордановский и двое нижних чинов. Вот все это и послужило причиной увольнения начальника Варшавского жандармского управления полковника Иванова.
Челобитов же снова вышел сухим из воды: его агентурные сведения подтвердились, а за остальное он не отвечал.
Вскоре после разгрома мокотовской типографии Дзержинский решил обсудить дело с Юлианом Мархлевским. Теперь он был совершенно уверен, что в подполье проник провокатор. Больше того, он даже знал, кто этот агент варшавской охранки, но тем не менее решил проверить еще раз. Он пригласил Ставинского к себе, как это часто бывало прежде.
Сидели втроем — Юзеф, Мархлевский и Ставинский. Ставинский рассказывал о последней поездке в Варшаву.
— Я начинаю верить в счастливую звезду! — воскликнул он, заканчивая рассказ. — Как договорились, пришел на явку в назначенный день, но немного раньше, чтобы посмотреть, что к чему. Вижу: квартал оцеплен, шпики расхаживают, их за версту видно. Полицейские крутятся. Ну, думаю, пропал!.. Перешел на другую сторону улицы и — в проулок. Так и ушел. А в квартире и в самом деле была засада. Это уж на другой день я узнал. К счастью, курьер в тот день не явился.
— А если бы пришел — провалился?
— Конечно! Это его счастье...
— Откуда же охранка могла все узнать? — невозмутимо расспрашивал Дзержинский.
— Предательство... Совершенно очевидно, что предательство, — уверенно ответил Ставинский.
— От кого оно может исходить?
— Только от тех, кто был посвящен в последнюю операцию. Один из четырех, с которыми говорили перед отъездом. Теперь проще выловить провокатора.
— Да, ты прав. Узнать провокатора сейчас куда проще, чем ты можешь предполагать.