— А не продашь? — усмехнувшись, спросил Феликс. — Ведь нас все продают, кому не лень...
— Ты за кого меня считаешь? — обиделся солдат. — За иуду?
— Да нет. Просто вырвалось. Редко здесь так вот честного человека встретишь. Переправь тогда письмишко на волю...
— Ладно, завтра подойду в это время.
С первых дней своего ареста Феликс начал писать нечто вроде тюремного дневника. Прятал его, носил с собой и совсем не надеялся, что дневник удастся сохранить. Предложение солдата взволновало его. Такой поступок требовал большой самоотверженности. Феликс решил рискнуть. Солдат оказался человеком надежным — все время, пока он служил в цитадели, переправлял записки Феликса. А потом, когда вышел срок военной службы, он передал тайные свои обязанности другому, тоже верному человеку.
В своем дневнике, переправленном на волю, Феликс не раз возвращался мыслями к Ганке — соседке по камере.
«Ганка, моя соседка, сегодня тиха и грустна, — писал он, — мне удалось передать ей белый цветок (нарцисс); она постучала, что любит меня и чтоб я не сердился за это слово. Я чувствую, как ей страшно тяжело без людей, без свободы, без цветов... А я привязался к этому ребенку, и мне жаль ее, как собственное дитя...
Ганке вчера был вручен обвинительный акт. Она обвиняется в восьми покушениях... Говорят, что ее ждет виселица. Скалон сказал, что не отменит смертного приговора: «Она и так слишком долго живет»».
Мысли о провокациях и предательстве не уходили из головы Феликса. Оказалось, что все сидящие рядом с ним узники попали в тюрьму из-за провокаций. Он мысленно анализировал, исследовал это тягостное явление, стараясь найти методы для борьбы с провокаторами. Первую запись сделал сразу же, как только узнал о провокаторе, сидевшем в соседней камере:
«В том же коридоре, в котором нахожусь я, сидит предатель — рабочий-слесарь Михаил Вольгемут, член боевой организации ППС, захваченный под Соколовом после кровавого нападения на почту, во время которого было убито шесть или семь солдат. Когда жандармы перехватили его записку к товарищам с просьбой отбить его, начальник охранки Заварзин уговаривал его в течение 10 часов, обещая в награду за предательство освободить его, — и он сделался предателем...
Предатель Вольгемут, как говорят, отправил на виселицу уже до 30 человек».
Еще несколько записей из дневника:
«28 июня 1908 года. Рядом со мной два дня сидел товарищ из Кельц. В четверг слушалось его дело — приговорен к смерти, замененной 15 годами каторги... До него несколько дней сидел товарищ из Люблина. Ему сообщили, что узнал его провокатор Эдмунд Тарантович и что он обвиняет его в убийстве почтальона и пяти солдат. Виселица верная. Говорят, что этот провокатор выдал целую организацию ППС и настолько занят разоблачениями и показаниями, что следователям приходится ждать очереди, чтобы его допросить...»
«29 августа 1908 года. 25 августа слушалось дело 11 радомчан, обвинявшихся в принадлежности к ППС... Две женщины оправданы, остальные девять человек, в том числе два предателя, Гаревич и Тарантович приговорены к смерти. Приговор был смягчен. Одному предателю смертная казнь заменена шестимесячным (!) тюремным заключением, другому — ссылкой на поселение, остальным заключенным — каторжными работами от 10 до 20 лет. Этот Тарантович сидел некоторое время рядом со мной, называя себя Талевичем. Это он жаловался, что приходится умирать в таком молодом возрасте, и уверял, что если бы ему было 40 лет, за ним было бы не 17 дел, как теперь, а гораздо больше».
Снова запись о Ганке.
«Ганка чувствует себя странно, сильно возбуждена и все ждет, чтобы все это как можно скорее кончилось. Она не сломлена, наоборот, она думает о том, как вести себя на суде... В отношениях с жандармами она ведет себя свободно, надменно, не обращает ни малейшего внимания на их «нельзя разговаривать», «сойди с окна»... «Кто борется, должен погибнуть», — сказала она мпс».
«В четверг слушалось ее дело о покушении на Скалона. В течение двух дней она была уверена, что ее повесят. Защитник обещал зайти, если казнь будет заменена, и не пришел. И все же ей заменили казнь бессрочной каторгой...»
И вдруг в дневнике, как гром среди ясного неба, еще одна запись:
«Сейчас я подозреваю одного человека. Будучи еще на свободе, я знал фамилию одной предательницы. И вот я узнаю, что фамилия одной из заключенных... такая же, как у той предательницы, дальше я случайно узнаю, что она близко знакома с людьми, с которыми была знакома и та, что некоторые черты ее характера сходны с чертами характера той, и во мне помимо моей воли зарождается сомнение, которое я сначала подавлял, но которое все более и более усиливается. Само собой разумеется, что я ни с кем не поделился своими подозрениями и делаю все, чтобы выяснить это дело».