«Доводим до сведения товарищей, что известный в партии социалистов-революционеров под именем Легрос инженер Евгений Филиппович Азеф, имевший партийные клички Толстый, Валентин Кузьмич и другие, член нашей партии со дня ее основания, состоял на службе у русской полиции, а потому является агентом-провокатором.
Таким образом, Азеф, состоявший в Центральном комитете эсеров, руководитель боевой террористической организации партии, уличен в сношениях с русской политической полицией, объявлен провокатором, человеком опасным и вредным для партии»».
— Вот так-то, — сказал Ганецкий, забирая газету у Феликса. — Бакай продолжает свои разоблачения. Пока они касаются партии эсеров.
— Подождите, подождите! — воскликнул Феликс. — Но я же встречал этого Азефа в Кракове. Года три назад, перед своим арестом! Отчетливо его себе представляю. Черные, коротко стриженные волосы, калмыцкий тип лица, толстая отвисшая губа... Так вот это кто! А с Бакаем не пытались связаться?
— Нет. Бурцев его никому не показывает.
— Вообще-то я против подобных методов. Бакай не мог войти в доверие охранки без того, чтобы самому не выдать или хотя бы не раскрыть революционной организации. Но сейчас мы должны использовать все возможности, которые открываются перед нами. Надо искать Бакая. Может быть, он поможет нам проверить факты, которыми мы располагаем.
Приехав в Краков, Феликс написал одной из подпольщиц, жившей в Париже:
«Нас очень интересует встреча с Бакаем. Кто это, вы знаете. Если бы мог кто-нибудь зайти к нему. Это было бы самое лучшее. Быть может, он живет в Париже. Нам нужно возможно скорее встретиться с Бакаем. Пожалуйста, узнайте его адрес, может через Бурцева, и пришлите мне. Юзеф».
Но установить связь с Михаилом Бакаем, которого даже здесь, за границей, разыскивала царская охранка, оказалось весьма сложным делом. А провокации все продолжались.
Юзеф поселился в краковском пригороде Лобзове, в домике, где хранился партийный архив. Здесь всюду в беспорядке лежали кипы газет, листовок, протоколы заседаний. Бумаги заполонили всю комнату, через которую невозможно было пройти. Устроился Феликс в кухне, бросив в угол матрац, набитый сеном. Рядом, тоже на полу, стоял примус, на котором он готовил завтрак, кипятил чай.
К житейским неурядицам он относился спокойно. Просто не замечал их. Главным недостатком своего жилья он считал отдаленность Лобзова от краковского вокзала и городского почтамта. Каждый день приходилось шагать через город, чтобы отправить многочисленные письма с проходящим поездом или опустить их в почтовый ящик хотя бы на почтамте.
Именно это обстоятельство и заставило перебраться на новую квартиру, поближе к вокзалу. Новая квартира находилась на втором этаже флигеля, который стоял посредине просторного двора. Здесь были две комнаты с кухней. Для пущей важности к входной двери прибили латунную дощечку с надписью:
««Пшегленд социал-демократичный». Редакция».
Но внутри, за дверью с латунной табличкой, обстановка не имела ничего общего с редакционной. Сначала вместе с Феликсом здесь поселился приехавший в Краков Ганецкий. Но вскоре в новое помещение перевезли архив. Яков Ганецкий устроился на бумажных кипах, ну а Феликс снова перебрался на кухню.
Теперь у него был коротенький диванчик и стул, оставшийся от венского гарнитура, этажерка с книгами и хлипкий столик у окна для еды и работы. На плиту, застеленную газетами, водрузили примус, а рядом поставили табурет с тазом и кувшин для умывания. За водой ходили на лестничную площадку к водопроводному крану над тяжелой чугунной раковиной.
Феликс остался доволен, когда, вымыв пол, осмотрел свое жилище. За окном росла высокая цветущая яблоня, которая, как часть обстановки, вписывалась в интерьер: когда рамы бывали распахнуты, зеленые ветви дерева колыхались совсем рядом, чуть не над самым столом.
Все, казалось бы, хорошо — можно работать. Но вскоре произошло огорчающее событие: провалилась нелегалка Валерия. Уехала она для связи с Варшавским городским комитетом, провалилась одна, хотя вместе с ней в Варшаву на нелегальную работу приехали Ксендз, Мартин и Франтишек.
Арестовали Валерию вскоре после ее отъезда из Кракова, и Феликс не находил себе места, раздумывая, как это могли случиться.
В который раз он перебирал в памяти людей, провожавших на вокзале товарищей... Были только свои: Яков Ганецкий, Станислав Кшесинский, известный в те годы писатель, который давно уже эмигрировал из Королевства Польского. Был еще один пропагандист, работавший в Лодзи. Он бежал из тюрьмы и поселился в Кракове. Феликс знал его давно, со времен лодзинского восстания.