— Увы, нет! — отвечала Сильвина. — Несчастный слепец, живя в Риме, научился презирать веру. Он не соблюдает никаких обрядов.
— Нечестивец! Атеист! — восклицал лицемер. — Под страхом Божьего проклятия откажитесь, мадам, от ласк этого человека! Воспользуйтесь любыми предлогами, чтобы отказывать безбожнику!
— Увы! Это так тяжело для меня… Я люблю своего мужа.
— Но ваша душа, несчастная?!
Глава VI. Глава, в которой мы знакомимся с духовником и другом Сильвины
В Париже девочке тринадцати или четырнадцати лет, если она красива, непременно оказывают знаки внимания. В этом возрасте, понимай я скрытый смысл некоторых комплиментов, легко распознала бы в них привкус желания. Увы! Я была способным и умным ребенком, но ничего не понимала в ухаживаниях. Когда кто-то говорил мне: «Я люблю вас, мадемуазель!», я наивно отвечала: «И я люблю вас!», не подозревая о некоторых значениях такого привычного слова любить! Короче говоря, я не знала ничего, совсем ничего, и, если бы не несколько счастливых обстоятельств, внезапно просветивших меня, я, возможно, очень долго пребывала бы под покровом собственного невежества.
Год спустя после нашего приезда в Париж Сильвино должен был вернуться в провинцию по делам семьи, однако мы не остались одни, ибо его жена совершенно изменила образ жизни. Никакого театра, никаких прогулок, прочь наряды и украшения… Сильвина стала носить чепцы, непрозрачные шарфы, строгие платья, она отдалилась от общества. Мы переезжали из одного собора в другой, и — Боже! — как я там скучала… Господин Беатен, духовник и врач моей тетки, сначала посещал нас не слишком часто, потом стал постоянным посетителем, позже его визиты стали ежедневными, а в конце концов он добился от Сильвины, чтобы она никого не принимала в его присутствии. Я тоже оказалась лишней и привыкла, завидев его, немедленно удаляться в свою комнату. Однажды мне ужасно захотелось узнать, чем с такой таинственностью занимались тетя и скромный господин Беатен. Мне удалось ловко отвести в сторону маленькую железную пластинку, прикрывавшую замочную скважину с моей стороны двери, и с восторгом поняла, что вижу людей в соседней комнате так же ясно, как если бы сидела с ними рядом… Но Боже! Каково же было мое удивление! Почтенный доктор стоял на коленях рядом с исповедовавшейся Сильвиной, лицо его пылало румянцем, глаза горели… Нет, этот человек совершенно не походил на господина, которого я привыкла видеть в нашем доме с постной физиономией! Увидев, как он страстно целует руку моей тети (которую она сама с радостью ему протянула!), я подумала, что сплю и вижу сон. Он настойчиво просил ее… не знаю о чем, но его пыл сопровождался настойчивыми жестами; вот его рука скользнула, под шейный платок… другая дерзко потянулась ниже…
— Чудовище! — воскликнул внезапно человек, выскочивший из алькова. Он в ярости вытаскивал шпагу из ножен. — Какая низость! Как ты можешь так беззастенчиво пользоваться доверчивостью женщины?! Ты умрешь, предатель!
В глазах «Тартюфа» блеснуло бешенство, но он не посмел ответить. Прекрасная же грешница мгновенно потеряла сознание и упала без чувств. Ужасным нарушителем всеобщего спокойствия был некий Ламбер, скульптор, друг Сильвино, настойчивый поклонник моей тети, один из тех мужчин, против чьего присутствия самым настойчивым образом возражал Беатен. В тот день Ламбер неизвестным мне способом проник в дом, но обморок Сильвины спас доктора — светский человек спешит спасти даму, прежде чем убить соперника. Приводя в чувство тетю, Ламбер в самых суровых выражениях советовал предателю убираться, тот было заспорил, но две энергичные пощечины убедили совратителя в необходимости уступить человеку, проявившему такую силу и решительность.
Пока Беатен искал скуфью и надевал пальто, я выскочила на лестницу, желая насладиться его смущением, но мне это не удалось: проходимец снова надел маску смирения. Он любезно поклонился мне и, надо отдать ему должное, был весьма хладнокровен.
Вернувшись на свой наблюдательный пост, я увидела, что тетя и Ламбер горячо спорят. Сильвина плакала, оскорбляла его, Ламбер стоял перед ней на коленях и пытался убедить ее в своих добрых намерениях. Беседа протекала довольно долго, но закончилась примирением. Ламберу позволили поцеловать даме руку — после долгих уговоров, потом подставили обе щеки. Расставаясь, оба были очень милы друг с другом.
