— Наконец, — продолжила госпожа де Керландек, — некоторое время спустя после смерти мужа я имела счастье найти в бумагах листок с адресом места, где так долго содержался предмет моей нежности и бесконечных тревог. Приют находился в П.
Зейла назвала место, где я росла: меня сотрясла нервная дрожь. Сильвина вздрогнула от изумления, но остальные не обратили на это внимания.
— Итак, я немедленно отправилась в дорогу, — рассказывала госпожа де Керландек, — но представьте себе мое несчастье: в приюте мне сообщили, что за четыре года до моего приезда девочку забрали из приюта. Именно четыре года не писал мне старый слуга. Я с глубокой печалью узнала, что он никогда не отсылал в приют денег, которые я давала ему, надеясь облегчить положение моей несчастной дочери. Поведение доверенного человека господина де Керландека было смесью низости и откровенности. Отчаяние переполнило мою душу. Воспитатели рассказали, что у моего ребенка был непростой характер и что ее отдали честным людям, обещавшим хорошо заботиться о ней.
Сердце мое разрывалось от чувств. Сильвина пыталась что-то сказать, ее жесты, выражение лица выдавали крайнее волнение… Милорд несказанно удивился.
— Ах, мадам! Вы видите ее перед собой! Это Фелисия! — наконец выкрикнула Сильвина. — Это я… приехав в приют за своим ребенком и узнав, что он умер, захотела взять Фелисию… муж, не желавший, чтобы в будущем нас могли найти, назвался именем де Невиля…
— Невиль! То самое имя, которое я ненавидела всей душой… Имя человека, похитившего ребенка, который был мне дороже жизни… Ах! Дочь моя! Сидни! Какое счастье!
Стремительным движением я бросилась в объятия моей очаровательной матери: она порывисто целовала меня, орошая лицо слезами. Милорд сидел за столом, прикрыв лицо руками, потом, выйдя из глубокой задумчивости, подбежал к нам и обнял меня. Я оторвалась от родителей, чтобы обнять Сильвину, которая была так добра ко мне всю жизнь. Мать и отец называли Сильвину благодетельницей, говорили, что она подарила им счастье.
Наши сердца таяли от радости и любви. Моя нежная мать обрела любимого мужчину и двоих детей, она мгновенно забыла, что ревновала меня к милорду Сидни, что у нас были… слишком близкие, отношения. (Этот деликатный вопрос никогда больше не затрагивался в нашей семье.) Зейла целовала портрет Монроза, пока Сидни писал письмо своему юному другу, сообщая, что скоро тот обнимет мать и сестру.
Мы ни словом не упомянули о присутствии в нашем доме графа. Моя мать жаждала узнать, какой странный случай свел нас всех вместе, и мы пообещали дать ей любые разъяснения. Уезжая, она просила всех нас навестить ее утром, чтобы мы могли провести вместе день. Мой отец отправился провожать ее.
Оставшись одни, мы с Сильвиной пустились в бесконечные рассуждения о странности моей судьбы.
— Милорд Сидни — твой отец!.. Монроз — твой брат!.. — восклицала она. — Не могу прийти в себя!.. (Тут Сильвина вздохнула.) Во всем здесь перемешаны счастье и горе. Фелисия! Ты еще раскаешься в своем неверии. Ты совершила немало ошибок, к счастью, ты молода и успеешь все исправить… Поверь, во всем видна рука Провидения, оно простирает над тобой свою длань, осыпает милостями, так бойся же его гнева…
Я зевнула: приближался счастливый час свидания с моим маркизом. Скоро, скоро очаровательный любовник увенчает нежными ласками лучший день моей жизни.
Глава XXV. Глава, для которой я не смогла придумать названия
Я заранее предвкушала радостное удивление маркиза от моего рассказа о счастливых событиях. Наконец он появился; тысячи страстных поцелуев предварили интересные признания. Радость маркиза не поддается описанию… Я рассказала, что милорд Сидни, очевидно, в самом скором времени узаконит мое рождение, женившись на своей драгоценной Зейле… Как! Убийца мужа?! — воскликнут сегодняшние пуристы… Впрочем, эти люди не станут читать мою книгу, так что опасаться нечего. Добрые граждане, не столь утонченные, но гораздо более снисходительные, не станут возмущаться новым замужеством Зейлы. Признаю — выходя замуж в первый раз, Зейла была не слишком щепетильна и честна, согласившись на брак с человеком, у нее на глазах хладнокровно утопившим ее возлюбленного, но я достаточно рассказала вам, чтобы оправдать ее: Зейла была рабыней, когда познакомилась с Сидни, потом она потеряла его, потеряла не любовника, но, скорее, хозяина, купившего ее ради своих утех. Ей пришлось выбирать между двумя крайностями: господин де Керландек или смерть в нищете. Образование, воспитание, опыт, жизнь в свете привели чувства и принципы этой женщины в согласие с нашими нравами, а потом она обрела любимого мужчину и, не будучи привязана всем сердцем к мужу, отнявшему у нее ребенка, считала себя вправе не хранить верность памяти жестокого человека, почти врага; она не захотела отказываться от счастья, когда Судьба предоставила ей возможность залечить все раны сердца, забыть об утратах… В особых случаях возможно сделать исключение из общих правил и установленных обществом законов. Такой вывод вполне относится к положению Зейлы и милорда Сидни. То же можно сказать и об отношении Сидни ко мне. Мне станут доказывать, что наша связь, естественное следствие обстоятельств, взаимной симпатии, темперамента, была чудовищным преступлением, ведь единокровные существа не должны вступать друг с другом в греховную связь… Но оставим эту щекотливую тему, — я вовсе не утверждаю, что все было так уж правильно в моей жизни… К счастью, ошибки всегда можно постараться исправить. Не стоило отчаиваться, слишком строго судить себя, становиться несчастной до конца дней. Что в этом проку?…