— Но ведь только боль и ошибки делают тебя человеком. Неужели ты думаешь, что лучше быть чудовищем, чем человеком?
Голубые глаза с ужасом поглядели на нее. Эванс прискорбно молчала, долго раздумывая над словами блондинки. С одной стороны все что она сказала, было очевидным, но сейчас, когда Лили подробно раскладывала их на кусочки, в голове появлялись все новые вопросы.
— Если такова цена быть человеком, то я понимаю чудовищ, которые убили в себе все святое. — Холодно проговорила она.
— У плохих не бывает хорошего конца…
— А у хороших думаешь да? — насмешливо протянула Лили. — Марлин, очнись, посмотри. Кто страдает во всех войнах? Кто погибает ради всеобщего блага? Кто не получает ничего?
— Но ведь все не всегда так печально, — пролепетала МакКиннон. — Рано или поздно все получают по заслугам.
— Но какой ценой, — грустно произнесла Эванс. Она взяла свой чемодан и направилась к двери. Взвившись за ручку, рыжеволосая развернулась и посмотрела на Марлин. — Спасибо тебе, — тихо, очень тихо произнесла она. — За все.
Лили хлопнула дверью прежде, чем блондинка успела что-либо ответить. Рыжеволосая направилась к кабинету Макгонагалл, которая должна была сопровождать учеников к поезду, а в ее сердце звенела печаль, которая никак не давала покоя. По пути она увидела Северуса, который был настолько увлечен разговором с Говордом Мальсибером, что даже не заметил ее. А ведь раньше все было по-другому.
Раньше все казалось ужасным, но сейчас девушка отчетливо понимала, что это был не предел. Все так быстро изменилось. Некогда родные люди стали обычными знакомыми, а те, чье присутствие в ее жизни казалось нереальным — одними из близких. На ее душе стало совсем тоскливо и одиноко, а внутри кто-то железными когтями сдирает кожу с головы. Внутри — руины с очертаниями почти незаметной жизни. Снаружи — страдания. Вечная мука, вечные муки, постоянная боль. Припадки — бессмысленность. Вперёд — куда? Сказать — одна.
Слишком тихо. Иногда она понимает что в тишине крики громче, вспышки ярче, луна ослепительней, воздух холодней. Жизнь проходит медлительней, а впечатления — тонущая вязь.
А ещё эти проклятые мысли. Холодные лезвия по венам. Лихорадка, наносящая борьбу разума и воображения. Игра. Она убийственно несправедлива. Шаг, в пропасть. Бездействие — уныние. Жизнь — кошмар. Мир слишком невесомый. Пустая тишина, переполненная воспоминаниями. Никто ведь не знает. Никто не понимал и сейчас не поймёт, а почему? Потому что это — истинное безумие
Лили остановилась возле группки учеников, которых отправляют домой. В последний раз девушка окинула взглядом холодные, каменные и родные стены Хогвартса. И да, она могла поспорить, что из окна пустым и привычно бездонным взглядом на нее смотрели глаза, цвета кофе.
========== Побег. Часть первая. ==========
Это так странно, приезжать в место, которое ненавидишь и проклинаешь по ночам. И вроде даешь себе клятву, отчаянное обещание, что ноги твоей не будет в этом городе, но все же, ты поразительно странным образом оказываешься именно здесь — в городе, чьи огни и машины до тошнотворности напоминают тебе о минувших днях. И в сердце такое ощущение…такое соленное и горькое, что ты, забывая о прохожих, о ленивых машинистах, закрываешь глаза и пытаешься дышать. Холодные капли неприветливо падают на пальто, моча его, заставляя Лили Эванс задрожать и сжать покрасневшие руки в кулаки. Она вновь здесь, в городе, который навсегда отпечатался в ее мыслях, как город-кошмар, Эванс смотрит на давно заученные кварталы, дорожки, улицы и никак не может до конца понять, осознать, что она приехала к отцу. К человеку, который убежал от нее, который испортил ей жизнь, который свел ее мать к алкоголю. И сейчас, Лили с сомнением понимает, что то письмо может оказаться липовым, и что никакой Эдвард Эванс не писал ей, не выводил изящные петельки и закорючки.
Сильный ветер подул прямо в лицо, и его порывы, словно лезвия, резали ее румяные щечки. Она пошла, медленно, аккуратно переставляя стопу, и вышла на знакомую улицу. Ничего не изменилось. Кругом сугробы, не расчищенные дорожки, из домов вылетает нецензурная лексика. Некоторые давно развалились от времени, в других сломаны рамы окон, выбиты двери. Кругом пьяный смех и пошлые хихиканья. Лили пошла к дому номер пятнадцать, потому что она не могла просто взять и не посмотреть на дом, в котором проживала свои последние часы ее мать, которая Эванс не любила, но точно уважала.
Дверь свисала с одной петли. Девушка ледяными пальцами толкнула ее на бок и зашла вовнутрь. На пороге грязь и снег. Обои разорваны, кругом осколки: от бутылок, окон и прочей ерунды.
В доме было удивительно тихо, ведь Лили была почти уверена, что настигнет кого-нибудь в этом заброшенном доме. Она качнулась и зашла в гостиную. Здесь уже явно кто-то постарался до нее. Подушки дивана были порваны, и вокруг лежал гусиный пух. Вещей в самой комнате почти не было. Фотографии свалены на пол, шторы небрежно валялись на полу и кругом грязь от немытых подошв.
С уст сорвался обреченный вздох, а в сердце противно защипало. Лили последний раз оглядела свою обитель, не решаясь подняться на второй этаж. Она вышла на улицу и вновь поежилась от декабрьского холода. Развернулась и пошла в совершенно незнакомое направление, а именно к дому отца, который находился в богатеньком районе, в нескольких километрах от сюда. Лили ходила все так же странно, шатаясь, наступая в сугробы, проваливаясь, проклиная все на свете, когда комки снега проникали под куртку. Хотелось лечь спать, закрыть глаза и никогда не просыпаться, чтобы больше никогда не ощущать эти серые дни, эту пустота, которая граничит с вечностью.
Эванс подняла голову и только сейчас заметила, что она оказалась на хорошо освещенной улице. Здесь город как-то преобразился. Тепло и свет являлись спутниками этого района, и Лили невольно прониклась чудом Рождества. Улыбка заполыхала на устах, а внутри что-то так грело, что-то совершенно незаметное и существенное. Шаг. Буквально три ступеньки и девушка увидит их — людей, которых уже совсем не помнит и почти что забыла. Два. Сердце грозится выпрыгнуть. Действительно, почему же это так волнительно, видеть тех, кто приносил столько боли?
Звонок прозвучал слишком громко или реальность просто заглумилась над ней? Дверь со скрипом отворилась и на нее посмотрели холодные серые глаза ее сестры. А Лили уже и забыла кого это ощущать на себе этот едкий и колючий взгляд, заставляющий тебя сжаться в комок и чувствовать себя ничтожеством.
— Ну, здравствуй, Лили, — в ее голосе слышалась неприкрытая насмешка, а глаза злорадно сверкали.
— Привет, — робко отозвалась Эванс и зашла во внутрь, когда Пеутния наконец отворила дверь. Глаза младшей Эванс ослепила роскошь. Огромная люстра, огромный холл, богатая мебель и множество изысканных картин. И смотря на все это, а так же параллельно вспоминая убогость домишка ее матери, в сердце девушки закипала ярость. Они еле-еле выбирались из нищеты, сводили концы с концами, когда ее родной отец жил на полную катушку, ни разу не задумываясь о том, как тяжело им живется.
— Твоя комната на втором этаже, прямо по коридору, — отчеканила ее сестра и просто оставила растерянную Лили в холле, не думая о том, чтобы предложить помощь.
С губ Эванс сорвался обреченной вздох и она не спеша стала подниматься на второй этаж, по бархатному красному ковру, который приятно согревал оледеневшие пальцы ног. Вскоре оказалось, что и второй этаж не уступал в своем великолепии. Античные фигуры, множество холстов в позолоченных рамках и дубовые двери. Все здесь искрилось от чистоты и ухода, поэтому новая волна ярости не заставила себя ожидать. Тихонько отворив дверь своей новой комнаты, Лили вздрогнула от уюта, который открылся перед ней. Просторная, обставленная со вкусом комната. Закругленный балкон и собственная ванная комната.
— Это словно сон, — прошептала девушка и опустилась на свою кровать, попутно таща за собой чемодан. Эванс стала медленно и немного отрешенно раскладывать свои вещи, понимая, что их явно меньше, чем шкафов и комодов в этой комнате. Когда все было готова, она нерешительно вышла из своего временного убежища, но стоило ей поднять свои изумрудные глаза, как кровь застыла в венах. Ей всегда говорили, что она необыкновенно сильно похожа на отца. Ее глаза были точной копией, а волосы такого же цвета. У них даже характер совпадал. Если Петуния была любительницей истерик, то Лили являлась по натуре спокойной и усидчивой, по сути, как и ее отец. И сейчас, когда она подняла глаза, то столкнулась с точно такими же. Эдвард Эванс внимательно разглядывал Лили, заставляя последнюю сжаться от напряжения, повисшего в воздухе. Эванс отвернулась, и хотела было уже выйти к чертям из этого коридора, как холодный, мелодичный голос спокойно проговорил: