С наступлением лета заключенные ежедневно поливали улицу напротив пересылки. Я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы увидеться с Женей. Попасть в группу поливщиков было далеко не просто. На поливку брали уголовников, а не политических. Помог все тот же Тимофей Иванович. Я сообщил Жене, когда и куда ей подойти и как себя вести.
Вывели нас с охраной «на свободу» 10 человек, и я увидел свою Женю. Она стояла возле арыка, в том месте, где мы должны были черпать воду. Исстрадавшееся лицо, в глазах слезы. Больше года мы не виделись.
Набирая воду из арыка, я быстро говорил Жене, стараясь не смотреть на нее. Затем отнес ведро, и когда черпал повторно, говорила уже она, а я слушал. Нас разделяли всего несколько шагов, мы были рядом и в то же время так далеко друг от друга.
8 августа 1938 года меня вызвали на этап. Партию из 42-х человек погрузили в два черных «ворона» и повезли на станцию.
Вагон разбит на отсеки по восемь человек в каждом. Жара на улице стояла невыносимая, люди буквально задыхались в своих «купе». Все стали кричать и требовать воды. «Вохры» (военизированная охрана) сначала злобно огрызались, но после долгой ругани все же дали воды. Состав тронулся...
Выгрузили в Алма-Ате и под усиленным конвоем повели в пересыльную тюрьму.
Нашу группу посадили в одну камеру. Это уже было хорошо, так как за время дороги мы познакомились, сблизились. Повезло и в том, что среди нас не было отпетых уголовников и блатной шпаны, которые обычно издевались над политическими, на что охрана закрывала глаза.
Через несколько дней я заболел. Медпункт действенной помощи не оказал. «Скорей бы в Тайшетлаг, там Величко Николай Семенович, он меня вылечит»,— думал я.
На пересылке в Алма-Ате нас держали с месяц. Я обессилел до крайности. Наконец поступила команда: «Всем собираться с вещами!».
Пройдя с километр, я почувствовал себя совсем плохо и упал. Позади колонны шла телега, которая везла наши вещи, и меня посадили на нее. Всю дорогу то терял сознание, то приходил в себя...
На станции погрузили в столыпинский вагон с решетками на двух оконцах-люках. Все происходило словно в тяжелом сне. То же состояние было и на протяжении всего пути. Приходя в сознание, поддерживал себя лишь одной надеждой:
«Только бы дотянуть и встретить Величко...»
Тайшетлаг
Сколько ехали, не помню. Наконец, слышу кто-то тормошит: прибыли. Меня под руки вынесли из вагона. На станции положили на телегу и повезли на пересылку Тайшетлага. С вахты уже на носилках отнесли в барак, положили на нары. Опять забытье. Очнулся: возле меня два человека в белых халатах, один держит в своей руке мою. Отчетливо вижу лицо Николая Семеновича Величко, но ничего не могу сказать: сил нет. Вижу, как безнадежно кивает он головой. Наверное, он меня не узнал. Собрав остаток сил, я крикнул: «Величко!»...
Что происходило дальше, знаю лишь по его рассказам: меня кололи, запихивали в рот таблетки. Через некоторое время стало легче. Открыл глаза, а возле меня сидит Николай Семенович и плачет. Я тоже заплакал...
Вечером перенесли в палату Николая Семеновича. Он был главврачом пересыльного пункта Тайшетлага и мог распорядиться таким образом. Отныне уже хотя и медленно, дело пошло на поправку.
Написав Жене письмо, получил посылку. И какую! Лимоны, мандарины, жир, колбаса, сладости.
Лечение и более или менее нормальное питание поставили меня на ноги. До полного выздоровления Величко оставил работать санитаром в своей палате.
На пересылке очень многие умирали. За сутки по нескольку человек. Хоронили без гробов, в одной яме, зарывая землей. Страшно было представить, что я тоже был на волоске от смерти, и меня бы засыпали в одной из таких же безвестных ям.
Из ГУЛАГа (Главное управление лагерей) прибыла медицинская комиссия. Вместе с начальником нашего санотдела проверяли хозяйственное обслуживание, а также истории болезней на предмет годности к физическому труду. В моем формуляре пометили: «тяжелый физический труд». И это после такой изнурительной болезни... Ничего не мог сделать и Величко, он ведь и сам был «зэком», голос его для комиссии ничего не значил.
На второй день всем, кто комиссован на работы, нарядчик велел собраться с вещами на вахте. Я простился с Николаем Семеновичем, взял свой тощий узел с вещами и пошел на вахту. Здесь уже собралось много заключенных. Стали вызывать по формулярам, конвой производил обыск, на телеги грузили вещи. Путь предстоял тяжелый: 80 километров в глубь тайги пешком. Погода стояла осенняя, холодная, шли дожди.