Работать я стал на той же пекарне. Заведующим.
Решили покрестить Вадима. У меня был знакомый батюшка, очень славный человек. Его осудила в Москве спецтройка на 10 лет как «контрреволюционера». Таня дружила с женой начальника железнодорожной санчасти Ларисой Акользиной, которая согласилась быть крестной матерью, а крестным отцом стал мой самый дорогой друг по заключению — Саша Шумяленко. Все собрались у нас в хатке. Батюшка покрестил Вадима и, благословляя его, надел на шею золотой крестик, который каким-то путем сберег еще со времени ареста Шумяленко...
Семь переездов
В отлично от многих «лагерников», осевших после освобождения на Печоре и свою дальнейшую жизнь с этим краем связывать не стал. Хотелось вернуться в родные места. Да и природно-климатические условия Крайнего Севера не всякому по здоровью.
Куда ехать? В паспорте запись, что для прописки разрешается только сельская местность. Решил податься к брату Леону и с ним обсудить все свои проблемы.
Я с ним переписывался с 1939 года, т. е. со времени освобождения его Красной Армией из «Лукишок» (тюрьма в Вильно). За 10 тюремных лет он почти полностью потерял зрение. Во время войны был эвакуирован на Урал, а после победы перебрался в Минск.
Трагический парадокс: брат отсидел в Польше 10 лет за работу в пользу СССР, а я, за помощь ему в этой же работе, отсидел в СССР 10 лет как «польский шпион».
Рассчитавшись на работе и собрав свои скудные пожитки, поехал с семьей в Минск.
В Минск приехали днем. На вокзале нас встречал брат. Едва узнали друг друга. Расставались юношами, а встретились зрелыми, изрядно поседевшими мужчинами.
Леон жил в Красном Урочище (теперь это р-н автозавода). Добирались пешком, потом на каком-то попутном грузовике. В Минске еще было много развалин. Жил брат с семьей в холодном и сыром бараке. Недавно была отменена карточная система, проведена денежная реформа. В магазинах ничего нет, за хлебом огромные очереди, на базаре все страшно дорого.
Работы в Минске было, конечно, много, но не про меня была она писана. После долгих раздумий решили, что ехать жить мне надо в Литву, в поселок Стрельцы. Здесь жил тесть брата, Савинский Леонид Федорович, бывший директор польской гимназии, у которого с тех времен осталось два дома. По пути надо будет заехать к отцу, повидаться с родными.
В первых числах февраля 1948 года приехали в Кривичи. Встретил Шишло Алексей, родной брат Павла Шишло, с которым я расстался в Томске. Он и отвез меня с Таней и сыном в родную деревню Еськовка, покинутую 18 лет назад. Захожу в хату: знакомая обстановка, ничего не изменилось. Вижу постаревшего отца, жену брата Павла и чувствую, что они не узнают меня. Давя комок в горле, спрашиваю: «Что, не узнаете своего Осипа?» Дальнейшее трудно описать: объятия, слезы, рыдания... Отец уже не надеялся меня увидеть. 78-летний старик, он перенес много горя за свою нелегкую жизнь. Из одиннадцати детей в живых к этому времени остались только Леон, я и Лиза. Чего стоило ему пережить наши с Леоном судимости? А в придачу — на глазах у него фашисты убили сына Павла, который по заданию райкома партии оставался в тылу. Через год за связь с партизанами оккупанты зверски замучили сына Павла, Филиппа... Бедный мой отец, ничего, кроме горя и страданий, не видел он на своем веку...
Не успели сесть за стол, как уже явился оперуполномоченный и начал проверять мои документы, записывать что-то в свою книжку. Бедный отец весь затрясся, а я едва сдержался, чтобы не натворить новых бед...
На следующий день к нам приехал из Долгинова зав. производством артели «Красный большевик» и предложил мне работу на новой пекарне. В то время в нашей округе колхозов еще не было. Встреча с родными так сильно притянула меня к родной земле, что я дал согласие, несмотря на то, что прежде намерен был ехать в Стрельцы.
Ознакомившись с пекарней, заключил договор как наемный специалист. Затем нашел квартиру, хозяйкой которой была бывшая связная партизанского отряда Тимонович.
Работа на пекарне была тяжелой, но я к физическим трудностям был привычен. Вадим, страдавший на Печоре от авитаминоза, стал поправляться прямо на глазах. Вскоре у нас родился и второй сын, Олег. Все складывалось на радость и счастье.
К сожалению, вскоре обстоятельства изменились. Умер отец. Артель закрылась. Колхозов все еще не было. Где работать? Все местные «сидели» на своем хозяйстве, а у меня ни кола, ни двора. Недалеко, правда, Кривичи, наш районный центр, но путь туда мне заказан: городская местность...
Поехали в соседнюю Литву, в тот самый поселок Стрельцы, на жительство в котором меня настраивал в Минске брат Леон. У Леонова тестя нас стало 10 человек. Кругом леса и шайки «лесных братьев». Где-то сразу же после войны они убили сына хозяина, оставив на груди записку: «убит ошибочно». Без отца остался семилетний внук Алик. Сам Леонид Федорович был уже в годах, преподавал физику и математику в школе, там же работала его дочь Татьяна. Любил вспоминать, как они жили при Польше, когда он был директором гимназии. Сапинские держали пансионат, большую прислугу. «Я раньше получал в месяц на три коровы, а теперь и на хвост не зарабатываю»,— часто жаловался Леонид Федорович.