Я устроился в пекарню ОРСа. Выпекали для железнодорожников хлеб, баранки, сайки. Со временем мне удалось подыскать в Стрельцах недорогую квартиру. Купили корову. Тогда как раз стали организовывать колхозы, многие крестьяне старались продать скотину, поэтому цены на живность были низкие.
В 1951 году у нас родился третий сын. Назвал Александром, в честь своего друга по заключению Саши Шумяленко.
Все бы опять же ладно, но тут свалился на мою голову инспектор Кумм. Этот тип, узнав о моем прошлом, стал вымогать у меня деньги. Когда я в конце концов отказал ему, инспектор стал придираться по пустякам и добился-таки моего увольнения.
Вопреки отметке в паспорте, рискнул поехать на время курортного сезона работать в Друскеники. Это почти в двухстах километрах от Стрельцов, где осталась семья. Нарушение паспортного режима, к счастью, сошло мне с рук. Через три месяца Литпотребсоюз дал направление в Швенчёнис. Обещали прописать, нужны были кадры. Район глухой, много «лесовиков», никто не хотел сюда ехать.
Председатель райпотребсоюза, испуганно глянув на меня, отправил на медосмотр: подумал, что я туберкулезник. Выглядел я в то время очень плохо.
Вначале заведование пекарней мне не доверили. Месячный испытательный срок проработал пекарем. Затем назначили заведующим, дали небольшую квартиру.
6 марта 1953 года, в 6 утра, узнал о смерти Сталина. Вначале даже не поверил. Не открою ничего нового, если скажу, что все или подавляющее большинство пострадавших считали виновником не его, а Ягоду, Ежова, Берию. Кого угодно, но только не вождя.
В 10 часов утра население собралось на общегородской траурный митинг. Слушали по репродуктору выступления Молотова, Маленкова, Берии. Чувствовалось, что в стране — народное гореизлияние. Что касается литовцев, то они вели себя сдержаннее, их, присоединенных к СССР только в 40-м году, не одурманили до конца сталинским культом. Очень много литовцев было депортировано в послевоенные годы, и они разделили участь всех тех, кого репрессировали прежде.
После митинга, придя на пекарню, узнал, что органы забрали уборщицу (кажется, ее звали Генуте). Оказывается, эта молодая девушка, услышав о смерти Сталина, радостно захлопала в ладоши, пританцовывая и смеясь. Кто-то, конечно, тут же донес, и за ней пришли...
Той же весной в Литве началась кампания по замене нелитовских руководящих кадров на национальные. Пришлось снова укладывать чемоданы и котомки.
Ничего другого не придумали, как ехать к родителями жены в Сталино (теперь Донецк).
В самом Донецке жить я не мог (пресловутая статья). Погостив у Таниных родителей день-другой, поехали на большую железнодорожную станцию Ясиноватая, что в 100 километрах от Сталино. За сто рублей нашел хатку. Теснота неимоверная, но что поделаешь? Устроился мастером на хлебозавод, в булочный цех. Стали ладить жизнь. Поселок был небольшой, весь деревянный. Большие трудности с водой. Топливного талона мне пока еще не дали, как только принятому на работу. Приходилось ходить километров за пять в сторону Макеевки и подбирать уголь на свалке. Раз повезет, другой не повезет. Зима же между тем была очень морозная. Домик наш настолько промерзал, что стены внутри покрывались инеем. Снежные заносы заметали нашу трехметровую лачугу выше окон. К счастью, никто не заболел. Перспектив на другое жилье — никаких.
Написал письмо Арнольду Бурокасу, которому сдал пекарню в Швенчённсе и который, как выяснилось, работает уже председателем Игналннского райпо. Кампания с национальными кадрами прошла, и он пообещал мне заведование пекарней в Игналине.
В июне 1954 года взял отпуск и поехал в разведку. Игналина оказалась уютным и живописным городком. Кругом леса и сказочные озера. Место очень понравилось. Снял полдома за 100 рублей (две комнаты и кухня), заручился гарантией работы и перевез семью.
После XX партсъезда, разоблачившего культ Сталина, поменял паспорт. Освободился, наконец, от проклятой отметки-клейма. Стали с женой серьезно думать о возвращении в Белоруссию навсегда.