Я знал, что они ушли за границу еще в 1927 году. На радостях вспомнилось даже предупреждение дежурного, которое почему-то не пришло в голову вчера. «Если что-нибудь понадобится, скажи дежурному, что к восьмому по-важному, это вроде пароля». Я пробрался к окошку и сказал: «К восьмому по-важному». Дежурный внимательно посмотрел на меня и тут же выписал пропуск.
Не чуя под собой ног, ворвался в знакомый кабинет. «Что случилось?» — спросил уполномоченный. «Дайте, пожалуйста, мне адреса Шишло и Курянчика. Это мои земляки»,— выпалил я. Своей просьбой я, видимо, раздосадовал «опекуна». Он зло посмотрел на меня и сказал, что адреса Курянчика не даст. Потом нехотя полистал толстый журнал и выписал адрес Шишло: ул. Старо-Киевская, дом № 30.
Старо-Киевская улица оказалась на самом краю города. Грязная немощеная, выбоина на выбоине от гужевого транспорта. Лишь кое-где тянулся деревянный, в две доски, тротуар. Вот и деревянный дом под 30-м номером.
На лай собаки вышла хозяйка. «Что вам нужно?» — спросила она. Выслушав меня, сказала: «Павел на работе, а мне надо идти на базар. Если согласны, я вас отведу к соседям, там и дождетесь Павла».
Встречу нашу трудно описать. Объятия, слезы, опять объятия... Павел схватил меня и повел в дом, где снимал маленькую комнату. Затем, не раздеваясь, побежал в магазин — выкупать паек по карточке.
Сели ужинать. Я рассказал, что сразу же после его ухода за границу арестовали и осудили на шесть месяцев его старшего брата, а еще и денежный штраф присудили. Это все — за содействие в переходе границы. Мой старший брат, Леон, приговорен в Польше к 12-ти годам каторги, как политический.
Павел, как узнал я с его слов, работает столяром, неплохо зарабатывает. Подумывает о женитьбе, да вот невесту никак не подберет.
Назавтра я пошел на биржу труда. Не имея специальности, подыскать работу было трудно. Вновь направили на две недели перебирать картофель. Сырость, холод, гниль... Надо было что-то предпринимать, и я стал почаще заглядывать на биржу, рассчитывая и на помощь Павла.
Однажды на бирже прочитал объявление: для вновь открывающейся столовой № 6 «Акорт» требуется квалифицированный повар. Набравшись смелости, пошел по указанному адресу. В столовой я предъявил удостоверение личности перебежчика из Польши и стал безбожно врать, что работал поваром в Вильне, только вот хозяин справки не дал. Очень хотелось попасть в столовую, наесться, наконец, досыта. Девушка, словно угадав мои мысли, выписала направление.
Радуясь моей удаче, Павел с восторгом стал говорить о пятилетке, о начавшейся в стране коллективизации. Трудностей было много, но оптимизма больше. Карточная система, магазины Торгсина, проблемы питания и одежды казались мелочью по сравнению со светлым будущим, с победным шествием социализма. Павел тут же написал письмо в Анжеро-Судженск нашему земляку Курянчику Владимиру Павловичу, где сообщил про меня и пригласил в гости, в Томск.
Жизнь моя понемногу устраивалась. Приняли на работу в столовую, прикрепив в ученики к повару. Столовая была довольно большая, в ней питалось свыше трех тысяч студентов. Вскоре я освоился с работой, сблизился с коллективом. При столовой в красном уголке была организована школа для неграмотных и малограмотных, которую я стал регулярно посещать.
Буфетчиком в столовой работал некто Свистунов — угрюмый горбатый человек, от которого всегда попахивало спиртным. Узнав, что живу я на птичьих правах, он предложил перебраться к нему. Буфетчик занимал довольно просторную комнату в деревянном жэковском доме, места на двоих нам хватало.
Поварское дело я освоил быстро. В скором времени мне присвоили повара
3-й руки, а затем и звание ударника первой пятилетки. Получать стал 35 рублей в месяц. За полгода окончил ликбез и получил свидетельство за четыре класса.
За систематическое пьянство Свистунова уволили с работы. Не устроившись в Томске, он уехал в неизвестном направлении. Так я стал хозяином комнаты, и теперь Павел перешел ко мне жить.
Нас очень обрадовал приезд Володи Курянчика. Далеко от дома, в Сибири, встретились три земляка, три друга. К сожалению, Володя не мог долго гостить: он находился на больничном, в шахте ему травмировало руку, надо было ехать в поликлинику. Мог ли я тогда предполагать, что расстаемся мы навсегда...
В августе 1932-го столовой дали разнарядку из Горного института на прием трех человек без отрыва от производства на подготовительные курсы. Профсоюз и дирекция направили двух девушек и меня. Девчата окончили семилетку, и их сразу определили на курсы. Со мной было сложнее, ведь я имел только начальное образование. Когда «на испытаниях» меня спросили, чему равно a+b, я ответить не смог. Аудитория засмеялась, а мне было обидно до слез. Преподаватель отнесся ко мне с сочувствием, меня приняли на курсы и определили в самое сильное звено. Система учебы так и называлась — звеньевая. Старший звена мог отвечать за всех, и оценку ставили всему звену.