Послереволюционная реальность была не такой благостной, однако Коллонтай с оптимизмом отнеслась к материнству Василисы. Вероятно, из-за своего относительно привилегированного положения и незначительного влияния собственного материнства на политическую деятельность Коллонтай мало знала о подлинном опыте женщины, решившейся завести ребенка вне традиционной семьи.
Феминистские утопии Рокейи-бегум, Перкинс-Гилман и Коллонтай, хотя они и написаны в один и тот же двадцатилетний период, разительно отличаются друг от друга в том, как их авторки, исходя из различных культурных, религиозных и политических условий, изображают отношения женщин и мужчин. В интеллектуальном труде Перкинс-Гилман духовность и мечты соединены с соображениями дарвинистского и евгенического характера в «большой феминизм». Рокейя-бегум предложила необыкновенно фантастичный и нетрадиционный — мусульманский — вариант феминистской мечты. Александру Коллонтай также интересовало духовное, силой любви, совершенствование, но она все же предпочитала светскую, марксистскую платформу для конструирования своей утопии. Хотя и Рокейя-бегум, и Перкинс-Гилман, и Коллонтай занимались решением местных проблем (выступали в поддержку, например, предоставления женщинам избирательного права, образования, репродуктивных прав), все они стремились представить воображаемый — и иногда откровенно фантастический — мир изменившихся гендерных отношений. Все они подчеркивали, что универсальный созидательный труд женщин есть ключ к феминистскому будущему. Эта черта — общая для традиции утопического социализма, и у Коллонтай она теснее всего связана с марксистской концепцией господства рабочего класса. Оплачиваемый труд подразумевал экономическую независимость, и большинство феминисток считали его важной целью. Но женский труд — созидательная, общественно полезная деятельность — являлся главной целью, свойственной для проектов многих феминисток.
Претворение утопии
Рассмотренные феминистские утопии относятся к богатому на идеи периоду с конца XIX до начала XX века, когда оба пола могли рисовать различные варианты общественного устройства. Были и попытки реализовать эти проекты. Радикалы XIX века широко экспериментировали с «образцовыми», утопическими общинами и утверждали, что способны претворить мечты в жизнь. Одной из мечтательниц, убежденных в том, что у ее соотечественницы-индианки есть спрос на автономное существование жизни внутри основанных на взаимной поддержке женских общин, была знаменитый общественный реформатор Пандита Рамабаи (1858–1922). Ключевым в жизни Рамабаи стало необычное решение ее отца-брамина — наставника из высокой касты: передать жене и дочери знание священных текстов на санскрите. Судьба вынужденной скитаться вместе со своими родителями, братьями и сестрами Рамабаи была тяжела и необычна. Отец отказывался от предложений устроить ее брак. Рамабаи выбрала себе мужа сравнительно поздно, в возрасте 22 лет, после гибели в 1877 году родителей от голода в Мадрасе и внезапной смерти брата. До замужества ее прославляли в Калькутте как ученого, знатока индуистских традиций, но ее решение сочетаться браком с представителем не своей касты и без религиозной церемонии привело к скандалу. У Рамабаи появился глубокий интерес к проблемам индианок. Историк Падма Анагол считает, что открытие Рамабаи в 1882 году в Махараштре Общества арийских женщин (Arya Mahila Samaj) обеспечило ее трибуной для того, чтобы донести до колониальных властей проблему подчиненного положения женщин и необходимость реформы[36].
Ранний брак и вдовство стали для Рамабаи важнейшими аспектами гендерной справедливости и равенства: она потеряла мужа всего после двух лет замужества и воспитывала дочь в одиночку. Этот опыт навел ее на мысль об устройстве приютов для вдов, особенно для тех женщин, которые овдовели еще в детстве или юности. Первый приют Рамабаи, названный Шарада-садан («Дом богини Сарасвати, дарующей существование»), открылся в 1889 году. Он должен был дать женщинам, занимавшимся ремеслами и земледелием, экономическую самостоятельность.
Рамабаи, как и многие другие активистки женского движения, в воплощении феминистских мечтаний очень полагалась на грамотность и книжную культуру. Приют Шарада-садан, утверждала она, должен обладать собранием лучших научных и художественных книг. Кроме того, «в библиотеках должны читаться лекции… чтобы открыть глаза и уши тем, кто давно томится в темнице невежества»[37]. Рамабаи помогла открыть женское издательство и поощряла издание журналов для женщин. Она создавала условия для трудоустройства индианок в преподавании и сестринском деле, а также для вступления вдов в повторный брак. И, хотя Рамабаи сначала утверждала, что стремится дать будущее женщинам из высших каст, она не упускала из виду менее образованных и менее обеспеченных соотечественниц. Помня о собственном трагическом опыте в период голода, она особенно активно предлагала убежище женщинам, оказавшимся в уязвимом положении из-за частых в колониальной Индии неурожаев. Ее феминистская работа строилась на идее самостоятельности, самодостаточности женщины и подкреплялась глубоким осознанием преобразующей силы учености.
36
Padma Anagol, The Emergence of Feminism in India, 1850–1920 (Ashgate, 2005); Meera Kosambi, «Multiple Contestations: Pandita Ramabai’s Educational and Missionary Activities in Late Nineteenth-Century India and Abroad», Women’s History Review 7:2 (1998), 193–208.