— Чего делать будем? — спросила Онора Фар, рассматривающую таких же студенток в отдалении, куратор которых, в отличие от Орост, никуда не ушла, а стояла у ближайшего парапета, что-то высматривая на реке.
— Не знаю, — рассеянно ответила та, в свою очередь всматриваясь в изгиб реки, уходящей в многочисленные рукава начинающейся ниже дельты, протянувшейся до недалекого океана.
— Ух ты! Я знаю эту яхту! — воскликнула Онора, заметив появившийся оттуда длинный хищный силуэт, увенчанный неожиданно светлой, почти белой надстройкой.
— Еще бы, — согласилась Фар. — Уры.
Сказала и почувствовала легкое недовольство. Несмотря на то, что ее семья принадлежала к тем, кто участвовал в выборах монарха, то есть фактически могла бы и сама претендовать на то, чтобы ее представитель был избран, Фар всегда точно знала, что им никогда не преодолеть этот призрачный рубеж. Причиной тому была кровь. Формально равная в правах аристократия, тем не менее отчетливо делилась на белых и черных. Черными называли немногочисленных потомков древних владык Мау, сохранивших темный цвет кожи первых переселенцев с таинственной прародины. Распределение ролей между ними отчетливо иллюстрировала непреходящая мода на глубокий загар среди основной части так называемой белой аристократии.
Яхта стремительно приближалась, не обращая внимания на многочисленную мелочь, торопливо убегавшую с ее курса. Внизу раздались крики — паром, до того неспешно грузившийся на своем законном причале, отдавал концы. Не успевшие запрыгнуть пассажиры бежали вприпрыжку по лестнице, им кричали, поторапливая, матросы причальной команды.
— Чего это они засуетились? — спросила, не ожидая ответа, Онора.
— Может, все из-за них? — с сомнением проговорила Фар, разглядывая красивое судно, ходко поднимавшееся против течения.
То прошло выше, и на мгновение подумалось, что яхта Уров шла не в Арракис, но нет — резко развернувшись, она словно зависла на минуту на месте, сверкая белой надстройкой в лучах низкого солнца, и уже медленно и не спеша двинулась прямо к девушкам, точнее, причалам, раскинувшимся у их ног.
— Фар! — дернула подругу за рукав Онора. — Нам кричат.
Та повернулась. Парочка таких же, как и они, студенток, уходила с набережной. Сопровождавшая их немолодая скелле что-то выкрикнула и махнула рукой, явно призывая их присоединиться. Девушки, не сговариваясь, подняли руки в ответ, но и не подумали подчиниться. Приказ их собственного куратора был однозначен — оставаться на месте и не выполнять ничьих распоряжений. Суровые годы тренировок и ежечасной дрессуры вбили в них безусловное подчинение командам старших. Поэтому подруги и не думали двигаться с места.
Было заметно, что еще несколько групп молодых женщин, как правило, по трое, оставляли набережную. Значит, они сюда пришли не одни. Уходящих было отчетливо видно, так как людская толпа не соприкасалась с ними, неосознанно стараясь держать дистанцию до опасных скелле. Все это движение началось, как только стало ясно, что яхта Уров не минует Арракис. Неужели весь сыр-бор из-за этого? Что такого в этих Урах?
Девушки переговаривались, рассматривая приближающееся судно. Стали заметны люди на палубе и на мостике. Большей частью — команда, но высокая фигура, застывшая на носу, могла принадлежать только одному человеку — главе семьи Ур, старому Саму.
Подруги не испытывали никакого беспокойства — ласковое утро, отсутствие присмотра, осознание правоты своих действий, точнее, бездействия, и потенциально любопытное зрелище, что еще надо? Это как сходить в кино, пока твои товарищи протирают юбки на скучных лекциях, и все это на совершенно законных основаниях!
Причальная команда внизу торопливо перебежала на соседний пирс, приготовившись встречать флагманское судно одной из древнейших аристократических семей Мау. Возможно, матросы что-то знали, так как они, вопреки обыкновению, вели себя почти торжественно, замерев у причальных тумб в ожидании швартовки.
Фар недоумевала. Семья Ур исчезла из поля зрения столичного общества около восьми двадцаток назад. До Фар доходили какие-то невнятные слухи о дочери Сама, о ее исчезновении и внезапном возвращении через много лет. О распутном образе жизни, который та вела, даже позволив себе завести для развлечений личного муна — волосатого, как животное, представителя далекого горного племени. Сестры пресекали такого рода сплетни, и Фар не придавала им большого значения, тем более что такие истории были далеко не в новинку. Особенно, если дело касалось по-настоящему красивых женщин. А Ана — так звали дочь Сама — была предметом зависти многих. Фар никогда ее раньше не видела и надеялась, что она окажется на яхте. Тогда, перед исчезновением, об Урах шептались, но Фар относила те сплетни к политике, которой интересовалась мало, и, кажется, напрасно.