Последняя наша встреча, уже в Херсоне, была короткой и случайной. Я так и не знаю, что оттолкнуло нас друг от друга. Неужели перенесённое испытание?
Я хотела ребёнка. Хотела так, что порой становилось стыдно этого желания. После тебя было несколько мимолётных увлечений, но они ничего не оставили в душе. Поэтому все мои мечты сошлись на ребёнке. Я знала об опасности, связанной с этим желанием, и все равно лезла на рожон. Мне виделось, как я нянчу его, пеленаю, купаю, как гордо вышагиваю с ним за руку по городу, ничуть не смущаясь отсутствием папаши, как вечерами читаю ему книжки, учу грамоте. Мне хотелось мальчика. Это желание возникло вопреки той, открывшейся в период болезни галлюцинаторной картинки из будущего: рядом со мной сидела девочка, которая — я сразу это поняла — была моей дочерью. Что-то неприятно поразило в ней, но что именно, я тогда не поняла. Словом, я хотела сына. В этой мечте меня подогревала подруга, работающая в роддоме. Она часто рассказывала о том, как непутёвые мамаши-одиночки бросают грудных младенцев, говорила о многих случаях усыновлений. Будучи по натуре романтичкой, подруга и подстроила мне тот житейский спектакль, который продолжается до сих пор и прекратится лишь с моей кончиной. Дважды она заводила меня в бокс, где лежали в кроватках крохотные, беспомощные тельца, требующие заботы и ласки, чтобы стать людьми. Я смотрела на их сморщенные личики, и меня охватывала жутковатая радость при мысли о том, что родить человека духовно — не менее ответственно, а может, и гораздо выше, чем дать ему только физическую жизнь.
Решение подкрепилось ещё и стечением обстоятельств: напротив моей пятиэтажки находился Дом малютки, откуда день и ночь слышался младенческий плач. Вполне естественный для каждого ребёнка, здесь он казался детской жалобой на людей, решивших жить без забот и печалей, выжимая максимум удовольствий.
По утрам я просыпалась от этого крика, и меня мучила совесть — будто там, за каменным забором, плачут брошенные мною дети. Я представляла, как они беспомощно барахтаются в мокрых пелёнках, холодные и голодные, хотя, конечно же, за ними был неплохой присмотр. Но разве сравнить его с домашним? Мне снились удивительные сны: будто моя комната полна голеньких плачущих младенцев, и все тянут ко мне ручонки, и я готова приютить их в своём жилище и сердце.
И вот настал день, когда моё решение окончательно созрело. Ты к тому времени женился. Удивительно, что живя в таком сравнительно небольшом городке, как Херсон, я так и не узнала, кто твоя жена, лишь однажды услышала, что ты уехал на Север.
До сих пор не могу понять, как подруге удалось уговорить меня взять именно девочку. Удочерение произошло без особого труда, и к матери я приехала якобы со своим ребёнком. То есть, даже мать ни о чем не подозревала.
Почему я все же взяла девочку? Подруге удалось убедить меня, что девочки всегда ближе к матери, то есть, я обретаю себе друга на всю жизнь. Мол, мальчишки более эгоистичны и уже юношами не принадлежат тебе. И вот ещё что сыграло решающую роль в выборе: взглянув на одну из предложенных подругой малышек, я обмерла — у неё были большие серые глаза, очень похожие на твои, и — о диво! — мой нос, губы, подбородок. Я тут же решила, что жизнь подбросила мне удивительный сюрприз: овеществила нашу с тобой дружбу в образе этой девочки.
Я полюбила её сразу же и вскоре не представляла, как можно было мечтать о мальчишке — такой она была замечательной. Сероглазая, белолицая — в тебя! — с красиво очерченными губками и бровями, она была для меня лучшим ребёнком в мире. До сих пор не верится, что родила её не я.
Полгода я была так счастлива, что нисколько не смущалась соседских взглядов — мол, бедная мать-одиночка. Глядя па моё горделивое лицо, трудно было предположить, что у меня нет мужа: так сохраняла я своё достоинство. И уж тем более никто не догадывался о том, что это не мой ребёнок. Мысль об этом я изгнала из себя в первые же дни, как только взяла девочку. Она была моей и ничьей больше. Разве что для тебя ещё оставалось место, и порой чудилось, что все-таки мы встретимся, я покажу тебе дочь и спрошу: «Не правда ли, она очень похожа на нас?»
С первых же дней я стала обучать её держаться на воде. В три месяца она уже прекрасно плавала и даже ныряла. Я опускала на дно ванны игрушки, и она доставала их оттуда, а порой усаживалась — да — да, в три месяца! — в воду, погружаясь в неё с головкой и, зажав соску в зубах, забавлялась игрушками.
Моя мать с ужасом наблюдала все это, но я прилагала все усилия, чтобы не отказаться от избранной мною системы закалки. Не для того, чтобы вырастить исключительного ребёнка, — хотя, какая мать не мечтает об этом? — прежде всего, мне хотелось видеть дочку здоровой. Врачи убеждали, что ребёнок, который дружит с водой, хорошо развивается не только физически, но и умственно. То есть, я убивала сразу двух зайцев, не подозревая о том, что уготовила судьба за мои хлопоты.