– Я согласна с этим, – добавила Эмма, за которой также одобрила идею и Иви.
Молодые парни лишь обменялись друг с другом опасливым взглядом, после чего поняли, что противостоять настроенным решительно девицам было бы глупым и бессмысленным поступком. Они последовали за своими спутницами на изучение оставшихся комнат второго этажа поместья.
Поиски не обвенчались желаемым молодыми людьми успехом, поскольку одна из комнат представляла собой обшарпанную и прогнившую по углам ванную с проржавевшими ванными принадлежностями, другая являлась приемной-гостевой комнатой, а третья предстала перед толпой молодежи в качестве музыкального зала, в котором, однако, не имелось нужного им видеопроигрывателя. Лишь старое немецкое пианино с росписью имени производителя Ф.Мюльбаха и неопределенно большое количество кресел, стоящих позади него и используемые зрителями того или иного музыкального представления, заполняли последнюю из изучаемых молодыми людьми комнату.
– Что ж, спускаемся вниз? – поинтересовался Олден после того, как он с друзьями не заполучил столь ожидаемый проигрыватель.
На первом этаже здания большинство комнат левого крыла было осмотрено Дрейком и Эммой еще в самом начале игры, поэтому толпа молодежи направилась сразу к комнатам по правую сторону поместья. Некогда изученное Аббигейл отведенное под разного рода хлам помещение молодые люди тоже решили пройти мимо. Перед ними раскрылось две лакированные двери.
Первой комнатой оказалась больших размеров, но ничем непримечательная спальня. Полуторная железная кровать с панцирной сеткой сразу дала понять, что подобного рода комната могла быть отведена только лишь прислуге. Тем более что в прошлые века весь первый этаж столь роскошных домов уходил на использование и жилье дворовым людям, которые занимались наведением порядка и чистоты в окрестностях.
– Не слишком уютно, – заметил Олден.
– Прислуге большего и не следовало давать, – ответил Дрейк. – Видеопроигрывателя мы тут точно не найдем.
– Пойдемте отсюда, пока мне окончательно дурно не стало, – проговорила Эмма.
Следующая дверь, из двух доступных, открыла молодым людям доступ к винтовой спиралевидной лестнице. Дрейк и Олден вызвались первыми проверить данную конструкцию на прочность. При спуске по ней каждая из ступеней издавала резкий скрип. Все доски за столь приличное время рассохлись, а крепления между ними ослабели. Спуск пришелся безопасным, лишь треск и хруст деревянного материала неприятно давил на барабанные перепонки.
Пока Дрейк и Олден только начали знакомиться с содержимым подвального помещения, девушки решили переждать их возвращения на первом ярусе здания. Они были начеку, чтобы в нужное время дать парням знать о приближение нежеланного гостя, а конкретно – самого сумасшедшего из них, что кидается на всех с ножом.
Под светом фонарей молодые люди осмотрели мебельную стенку, полочки которой были заставлены семейными фотографиями, которые по итогам прошедших лет уже приобрели желтоватый оттенок. Это были снимки одной и той же женщины. Она в детстве, юности и отрочестве. Ее фото в форме горничной. Снимки нескольких младенцев, на каждом из которых были написаны их имена. Это были владельцы поместья в момент их рождения: Питер Холл, его брат Эдвард, их дети – малышка Эмили и новорожденный Роберт. Было предельно ясно, что эта домработница застала ни одно поколение семейки Холлов.
– Дрейк, думаю так мы больше чего узнаем, – Олден протянул парню рукописи в потрепанной обложке.
– Личный дневник? – поинтересовался брюнет.
– Вполне возможно.
Большинство листов было вырвано и, вероятно, уничтожено когда-то самой владелицей записей. Однако молодые люди понадеялись на успех, когда взялись за чтение документов, не возжелав упустить какие-либо детали.
«Май 1928,
Я познакомилась с мистером Эндрю Холлом, который не пожалел для меня жилья и обеспечил пропитанием. Он с удовольствием принял меня на работу, и это несмотря на мои полные 14 лет. Я несколько раз предпринимала попытки заполучить заработок, наводя порядок в доме богатых людей, однако никому не нравились мой слишком юный возраст.
Этому святому человеку я обязана всем! Мистер Эндрю Холл пожалел меня за больное сердце матушки, потому и принял меня на работу в свой дом. Я буду век служить столь щедрому и доброму человеку и всей его семье!»