Очень быстро подозрения Микавы подтвердились. Послышался рев труб и басовитый лязг больших гонгов. Толпа на площади заволновалась, а к центру от дворца провели нескольких человек. Было довольно далеко, но Арио Микава сразу узнал иль-Кедама. С ним были другие схваченные заговорщики: Кифар иль-Мадаат, казначей. Генерал иль-Дамаэзи. И еще трое — Арио Микава узнал их всех, они были из числа свиты султана, из наиболее доверенных людей. Фадах Комени, невзрачный с виду старик, был старшим над личной прислугой Ажади Восьмого. Неудивительно, что весть об измене привела султана в такое бешенство. Паши ай-Салука среди узников не было, родичей султана не казнят публично. Скорее всего, его тихо удавят или отравят, а затем похоронят в фамильном склепе, и о его смерти не будет сказано ни слова в народе.
Все пятеро обреченных были только в коротких холщовых штанах. Гвардейцы вывели их точно в центр квадратной площади, затем заковали руки и ноги в массивные железные колодки. Бесцеремонно пуская в ход кулаки, воины заставили заговорщиков стать на колени. Неожиданно иль-Кедам обернулся и посмотрел в сторону балкона. Почему-то Микаве показалось, что ивирец смотрит прямо на него, но северянин не опустил взгляд. Он не ощущал ни сожаления, ни тем более раскаяния. Иль-Кедам понимал, в какую игру ввязывается. Он был опасен, поэтому следовало его убрать, а то, что бей спутался с заговорщиками, только облегчило работу агинаррийцу.
— Они все признались, — процедил Ажади, обжигая узников ненавидящим взором. — Заговор возглавил паша ай-Салук, а иль-Кедам и его прихвостни собирались посадить того на трон, чтобы править от его имени. Они заключили бы мир с Ксаль-Риумом, откупившись от Империи всеми нашими островами вплоть до самого Янгина, позволили бы имперцам обустроить на наших землях военные базы, и правили бы Ивиром, опираясь на ксаль-риумскую армию и флот. Изменники полностью признали свою вину.
Это Микаву не удивило, султанские допросчики были по-настоящему хороши. Не хуже «профессионалов» из Седьмого Отдела, а у тех, как говорится, и мертвец бы запел в голос.
— Теперь их ждет заслуженное наказание, — заключил Ажади Восьмой. — Пусть все знают, что будет с мятежниками.
Пока иль-Кедам и прочие стояли на коленях посреди площади, гвардейцы короткими цепями соединили железные колодки, сковывавшие их ноги, с небольшими столбами, торчащими из земли. Затем откуда-то сбоку появились лошади. Пять упряжек по паре лошадей. Арио Микава стиснул зубы. Наконец-то он понял, что сейчас будет. Султан, очевидно, заметил, как северянин слегка побледнел, потому что улыбнулся и утвердительно кивнул:
— Такой смертью карали предателей в эпоху моих непобедимых предков. Я считаю, что это хороший обычай. Мы должны его возродить. В такое тяжелое время мы не можем позволить себе быть мягкосердечными, и всякий, кто усомнится во власти султана, должен понимать, какое наказание его ждет.
Обреченные люди на площади пытались сопротивляться, кто-то вырывался, другие кричали. Слова было разобрать невозможно. Только генерал иль-Дамаэзи подчинился, пытаясь сохранять достоинство. Но и сопротивление прочих, разумеется, было бессмысленно. Гвардейцы — сильные, рослые мужчины — легко повалили их ничком, прижали к камням, и вскоре цепи протянулись от упряжек лошадей к колодкам на руках пленников. Дородный глашатай выступил вперед, развернул свиток и начал хорошо поставленным голосом читать. Микава пропустил слова мимо ушей. Предатели, нарушившие волю Всевластного и осмелившиеся замыслить зло самому Блистательному владыке… и так далее. Агинарриец не впервые видел, как умирают люди, но сейчас, как никогда, ему хотелось быть где-то в другом месте. Или хотя бы зажмуриться.
Церемония продолжалась какое-то время. Сначала оглашение приговора, потом — длинная речь о лишении всех титулов, земель, имущества, званий и наград. Головы осужденных облили нечистотами — символ того, что они превратились в отверженных и умрут не людьми, но скотами. Затем был выход служителей Всевластного в мрачных черных одеяниях, символизирующих тьму и смерть. Сам первосвященник произнес смертное проклятие, лишающее человека возможности подняться в небесные чертоги Всевластного и обрекающее на вечное заточение в подземельях черного дворца владыки котуров. Толпа шумела, и трудно было понять — напуганы люди или возбуждены предстоящим зрелищем.