Эрик начинает мечтать. Это для него ново и интересно. Он часто воображает, как вдыхает дым сигарет неуклюжего гиганта, смотрит на его натруженные изуродованные руки, ощущает тяжесть ладони на своем плече. Он представляет себе их второй первый разговор, обсуждение плана лечения Нины в школе профессора, одобрительные кивки, советы, поправки. Иногда Эрик даже идет в своих мечтах еще дальше и воображает, как ар Варн встречается с Чарльзом. В такие минуты Эрик не может сдержать потаенной усмешки. Ар Варн точно найдет с Чарльзом общий язык, как он нашел его с Эриком. Может быть, само разочарование в Ксавье, в его методах, в его малодушии ар Варн растолкует, например, как застаревшее юношеское всезнайство? Может быть, Чарльз тупит из-за того, что у него ум шестидесятилетнего гения, а чувства пятилетнего ребенка, который не знает себе равных в силе переживаний, но не может достичь сопереживания?
Мечтаний оказывается достаточно, чтобы через две недели Эрик действительно почувствовал покалывание магнитных полей в подушечках указательных пальцев. Он потирает кулачки Нины, слабо надеясь, что магнетизм вызовет всплеск узнавания, представляет, что ее потерянная душа стала монеткой, которую можно оживить несколькими театральными пассами.
Он не расстраивается, когда ничего не происходит. А что может произойти в этом мертвом заведении? Здесь ничего не сможет почувствовать радость и счастье, здесь нет места чуду.
Эрик вздыхает, смотрится в зеркало и вытирает полотенцем мокрый лоб. Он слишком много фантазирует в последнее время. Он не может выкинуть из головы Чарльза и его обаяние — это крючок, на который он уже посажен навсегда. Может быть, у ар Варна получится вытряхнуть Профессора из его всезнайства и заставить наконец просто жить, как сейчас получается заставлять жить самого Эрика?
***
Глаза Нины часто моргают, но она не говорит ни слова. Эрик, выйдя с ней к скамейке перед центральным входом, не устроился на ней, как обычно по утрам, а быстро пошел вглубь аллеи. Восемь десять утра. Самая спокойная четверть часа за весь день. Персонал и питомцы пансионата еще размачивают свои бутерброды и овсяные каши в слюнявых ртах. На него никто не обратит внимание. Все уже привыкли, что он первым выходит из-за стола.
Эрик почти бежит к старому забору, часть которого значительно ниже главного ограждения. Перед ним он останавливается, сбрасывает больничный халат — под ним пижама, которую он не решается заменить на городскую одежду, чтобы лишний раз не вызвать подозрений. Он успокаивает себя тем, что полоски на широких штанах не такие уж яркие, а пижамная куртка, если не присматриваться, может сойти за кофту. Но самое досадное — это шлепанцы. Но тут уж ничего не поделаешь, не босиком же идти через весь город. Эрик разрывает халат на длинные мягкие веревки и, присев перед Ниной, аккуратно привязывает ее себе на спину. Теперь руки у него свободны, и он может легко перелезть через забор.
***
Город огромен, но это не необитаемая планета. Надо просто идти, и рано или поздно он увидит заветную скамейку.
И Эрик идет — быстро, стараясь не глядеть по сторонам. Против воли он замечает интерес к ним со стороны прохожих. Сначала редких, но чем дальше от пансионата, тем чаще он чувствует на себе косые любопытные взгляды. Эрик поджимает губы, в этот раз ему не удастся остаться незамеченным. Он торопится, нервничает, сбивается с шага, теряется на перекрестках. Только Нина остается невозмутимой, при каждом его шаге она то открывает, то закрывает глаза. Послушная и надежная.
Когда Леншерр наконец вливается в толпу центральных улиц, легче не становится. Здесь его напряжение и нервозность возрастают пропорционально количеству светофоров, толчков в спину, сирен и вони от людей и машин.
Эрик идет уже несколько часов, много часов; он начинает уставать, его уверенность в правильно выбранном направлении уменьшается с каждым шагом. Заблудился? Только не поддаваться панике!
Когда впереди показываются портовые краны, Эрик чувствует, как ледяная рука отпускает сердце. Если порт впереди, то парк — слева. Эрик сворачивает, но, на секунду потеряв бдительность, попадает шлепанцем в глубокую лужу, натекшую на тротуар из помойных баков. Шлепанец спадает с ноги и застревает где-то на дне, как подбитый боевой эсминец. Эрик наклоняется, шарит рукой, запустив ее в лужу почти по локоть, нащупывает застрявшую в трещине обувку и тянет на себя, сначала слегка, потом резче, потом со всей силы. То, что в конечном итоге оказывается у него в руке, уже нельзя назвать шлепанцем. Мокрый бесформенный кусок материи и резины вообще трудно как-то назвать. Чертыхнувшись, Эрик продолжает путь в одном тапке, прихрамывая и источая аромат нечистот. Со штанины и с левого рукава пижамной кофты падают на горячий асфальт мутные капли.
Солнце начинает печь, а усталость чувствоваться все сильнее. Эрик проводит губами по лобику Нины — холодный. Жара и жажда на нее не действуют.
С каждым кварталом Эрик идет все медленнее. Впервые ему кажется, что Нина весит целую тонну. Народу вокруг не убавляется, и он отмечает, что на него все больше обращают внимание, за спиной не умолкают то ли насмешливые, то ли растерянные голоса.
Леншерр останавливается у фонарного столба, чтобы перевести дух и достает из кармана кусок хлеба, пахнущего ванилью, старается накормить Нину и два три раза откусывает сам. Потом заставляет себя снова отправиться в путь. Он машинально переставляет ноги, как автомат, думая только о том, как бы не уронить Нину и не споткнуться, не ощущая жары, не видя людей вокруг, не обращая внимание на название улиц и номера домов. Если он не найдет ар Варна, то в кого он превратится? В бродягу?
Он уже совершенно теряет счет времени, когда вдруг упирается в чужое плотное и надушенное тело. Эрик поднимает голову и наталкивается на ясный взгляд серых глаз. В них нет ни злости, ни насмешки. Человек просто стоит перед ним и что-то говорит спокойным, приятным голосом. У Эрика нет даже смутного предположения, о чем может идти речь.
Вдруг человек берет Эрика за свободную руку, кладет ему в ладонь бумажку, потом деликатно сжимает пальцы, кивает, улыбается и отходит в сторону, освобождая дорогу.
Эрик разжимает пальцы, смотрит на банковский билет в своей ладони. Его приняли за нищего. Вот до чего он докатился. Слезы сами собой начинают течь по его щекам. Он сует деньги в тот же карман, где лежит недоеденный кусок бриоша, и делает следующий шаг вперед.
Нельзя останавливаться. Город — это не безлюдная планета. Это человеческие джунгли. Надо выбираться из них во что бы то ни стало.
Когда солнце начинает клониться к горизонту, Эрик замечает, что голова у него кружится, а лица перед глазами плывут, и он все чаще ловит себя на ощущении, что ему снится все тот же сон о долине, о Польше, о родных и друзьях. Он все чаще сам натыкается на прохожих, как будто натыкается на события из своей жизни, только вот из какой? Он уже не знает, где воспоминания, а где реальность. Ему чудится Чарльз за каждым углом.
Вдруг острая боль в боку вырывает его из полубредового состояния. Он снова оказывается посреди улицы, на него налетел молодой человек с огромной коробкой в руках. Эрик рад, что не потерял равновесие от столкновения и не уронил Нину. Она открыла глаза: серые, холодные, безмятежные, словно стеклянные.