Потом помню, что мы были в Узбекистане в командировке. Вот у него странности были какие-то. Я просто помню, он вошел в номер, а я была из душа, вышла в тапочках. И он мне потом сказал: "Меня поразил твой палец. Я в него влюбился. Мизинец на ноге". Я не знаю, что у меня на мизинце. Там, кроме мозоли, по-моему, никогда ничего не было. А ему - нравилось.
Ну а потом, в общем, все это завертелось, закружилось и началось. Все-таки у меня уже был маленький ребенок и муж. Сказали моему мужу, что я встречаюсь с Ворошиловым. Он собрал чемодан и ушел. И мы расстались. Ну, а Ворошилов развелся с женой еще до нашей с ним встречи. И потом мы уже давно были вместе, но официально не женились. Для меня это было не важно. Он видел, что мне на самом деле это все равно. А уговорила нас Кира Прошутинская, которая все время приставала то ко мне, то к нему и говорила: "Ну, ребята, в конце-то концов, сделайте это для меня". Ну для нее мы были готовы на все. Я помню, что мы забежали в тот загс, который на Кутузовском. Забежали и расписались.
- Хорошо, а вот однажды, после съемок вы месяц были в Армении, где не было производственного процесса. Не было этого сумасшедшего дома. Какой он в тишине был?
- Конечно, в спокойном состоянии, в обыденной, так сказать, жизни это был другой человек. Например, он был жуткий аккуратист. Может показаться смешным, но на самом деле Ворошилов мог сам себе штопать носки. Правда, это было единственное, что он мог делать в быту. Штопать носки или пришить пуговицу. Это он мог. Но я думаю, что это у него от деда. Дед был портной. И отец шел по этой же линии, он был конструктором одежды, таким достаточно серьезным, у него даже была отсрочка от армии во время войны, потому что он шил военную одежду. Тут, видимо, у Ворошилова это было просто наследственное. И мама тоже шила всю жизнь. А все остальное... Он не мог даже сварить себе яйцо. И если его мама, Вера Борисовна, уезжала, а я была на работе, то он звонил моему девятилетнему сыну Борису и спрашивал: "Борь, а как сварить яйцо?!" Чем, конечно, он наповал сражал моего сына, который привык жить самостоятельно, по-моему, лет с пяти и сам себе все варил и делал, если не приходила бабушка, и сидел сам, один. Поэтому он просто поражался, как это "Вовка", как он говорил, может ему звонить и спрашивать, как варить яйцо. Зато у Ворошилова было абсолютно легкое и понятное для хозяйки меню. На утро - геркулесовая каша и творог. И кофе. Позднее чай. Это обязательно. В обед - это какой-то вегетарианский суп и картошка с селедкой. Как закуска. И какое-нибудь мясо. Ну, это в разное время и от состояния здоровья и от возраста менялось. Но единственное, стабильное - картошка с селедкой, любимое его блюдо. А вечером - гречневая каша. Чуть-чуть может быть шаг влево, шаг вправо. А вообще, любая еда, если ему кто-то готовил или он куда-то приходил, и кто-то его угощал - ему все казалось ужасно вкусным. Главное, чтобы без проблем, чтобы ему ни о чем таком не думать.
Что касается состояния души - он мог быть задумчивым, мог быть мрачным, точнее не мрачным - молчаливым... Хотя, с другой стороны, именно в Армении ему в голову пришла идея "Брэйн-ринга". Я помню, что все время мы читали.
- Это в коттедже?
- Да, в Доме композиторов в Дилижане, в Армении у нас был такой вот коттеджик. Там не было никого. Это была зима. Январь месяц. Новый год. И все это было в снегу. И были мы. И вот был еще армянский композитор Авет Тертерян. Они были очень похожи с Ворошиловым. Где-то после завтрака мы приходили в жутко холодную столовую, ели там такую пищу, которая, по-моему, совершенно была не съедобной. И потом мы шли гулять и ходили по горам. Ходили по горам, спускались вниз, а там начиналась другая природа. Весна, зеленая трава. Потом мы стали уезжать на автобусе до границы с Азербайджаном. И там ходили много. Потом в какой-то день уехали в Тбилиси тоже на автобусе по проселочным этим дорогам, горным. Увидели Тбилиси какой-то новогодний, посленовогодний, теплый, удивительный...
Мы потом вспоминали эту зиму в Армении, когда в Светлогорске, под Калининградом, купили полдома. И там Ворошилов вдруг стал сажать деревья. Он вообще любил сажать деревья. Деревья, кусты. Однажды приволок такой куст жасмина на тачке. Совершенно гигантский. Двухметровый. Я говорю, он ни за что не прирастет, это невозможно, надо маленькое растение сажать. Нет, он его впихнул в землю. И жасмин у него действительно вырос. Сейчас это какой-то гигантский куст, который все вокруг заполонил. Он знал, что я люблю сирень и жасмин. Он все время это сажал. А там жасмина просто очень много. Потом строили эти полдома. И вот они с моим сыном Борисом ездили и собирали кафель. Калининград - это было место разрушения немецкой культуры. Мы когда туда первый раз приехали, там на всех магазинах висели такие литые бутылки с вкраплениями янтаря и какого-то цветного стекла. И все это очень скоро уничтожили. Мы там подолгу каждый год отдыхали. И Ворошилов с Борисом начали собирать вот эти остатки изразцовых каминов. У нас построено там три камина. Один такой старый камин. На нем - женская головка есть. Ворошилов говорил: "Это твой портрет". Женская головка с отбитым носом на этом старом камине.