- Да.
- Первый был "Аукцион" - 6 программ, после чего объявили всем, что вы берете взятки у "союз... - Как оно называлось? "Союзторгреклама".
- Да. "Союзторгреклама". Это было экономическое обвинение. Были и еще... Но, самое главное, как мне объяснил уже новый генеральный директор к тому времени, самое главное было политическое обвинение. Да, конечно. Дело в том, что... Что бы вы не спросили, это все равно будет история...
- Тогда, чтобы это было историей, немножечко про первые программы...
- Когда я сделал первый "Аукцион", я пришел в редакцию наутро. Летучка у нас была... Это был первый прямой эфир вообще. Вообще первый прямой эфир! С тех пор я стал наркоманом прямого эфира, с "Аукциона". Вообще первый! "КВН" тогда был почти в прямом эфире, потому что после этих валенок, там, самоваров, его запретили, и он как бы вот полчаса все-таки монтировал, выбрасывал все остроты политического содержания. Меня встретили с цветами, с аплодисментами, наши люди, которые сидели там, на летучке. Ну, это было событие, конечно, для меня лично. А теперь расскажу, значит, как меня провожали. Встречали, значит, с цветами. А вот как провожали. Так вот, Леонид Утесов предложил мне... как бы заочно предложил мне сделать "Аукцион песни". Ну, кто последний придумает песню, кто лучше споет песню... И коротенькие песни мы решили взять у бардов. Созвонились со всеми бардами. Естественно, все согласились. И вот, полный амфитеатр бардов сидит. Это было в "Крыльях Советов". Там, где бокс потом проходил, на Ленинградском проспекте. Я веду. И у меня соведущий был справа - это Анатолий Лысенко. И мы ведем этот аукцион песни. Но, поскольку это был прямой эфир, - песня - это не какая-то вещь, это не телевизор, не рыба... Что там у нас было? Чай... - то все-таки люди стали бояться и шевелиться. И у нас была такая договоренность с главным редактором, значит, он сидит напротив меня в первом ряду, и если он дотронется до уха, значит, эту песню надо заканчивать, быстро сворачивать. А если там, до носа или до левого уха, то ничего, можно продолжать еще один куплет. Естественно, я так волновался, что перепутал эти уши. И в результате получилось такое, что, когда я вышел, я понял, что что-то такое происходит. А происходило то, что со мной люди перестали здороваться. Боялись глазами даже встречаться. И в первый же день после вот этого "Аукциона песни" мне показали докладную, значит, от музыкального редактора, что никакого отношения к тому, что происходило, он лично не имеет. Что все песни принимал лично Ворошилов. Потом пришла докладная от моего редактора, что он лично к текстам не имеет никакого отношения, что все тексты утверждены только самим Ворошиловым. Хотя все это были как бы песни залитованные, то есть разрешенные цензурой. Они не были на Центральном телевидении, но они везде пелись. И кто-то мне посоветовал: единственное, кто тебя может спасти, - это сами барды. И я пошел по бардам с протянутой рукой, с подписным листом, где им надо было только подписать, что как бы все было договорено, что они ничего от себя не делали, что все было нормально, что все, что они пели, все залитовано. То есть как-то подпереть, встрять в эту историю, защитить меня. Ни один бард не подписал! Ни один! Вот это и была тогда свободолюбивая бардовская песня. Вот с тех пор я отношусь к этому поколению по-разному. А к некоторым людям этого поколения и очень плохо.
- Ну, после этого можно людей вообще возненавидеть...
- ...Особенно к тем, которые считаются теперь передовыми, шестидесятниками. Ну, а потом меня вызвал самый главный начальник на Центральном телевидении и сказал, знаешь что, старик, мы тебя и так и так спасали. И хотели тебя куда-то припрятать на время, пока это все пройдет, но вот пришла телеграмма из Новосибирска, от первого секретаря обкома, что по этому поводу будет собираться... Ну, я не думаю, что политбюро, но на уровне горкома, ЦК какое-нибудь, наверное. Будет обсуждать твою передачу. Да, это очень крупное дело. Этот первый секретарь прислал такую телеграмму, что, дескать, звучали на центральном телевидении на всю страну песни, которые мы у себя в области запрещаем и арестовываем авторов, а Ворошилов, негодяй такой, пропагандирует песни этих авторов. А поэтому, он говорит, единственно, что я могу для тебя сделать: уволить тебя задним числом, чтобы отписать ему, что такого, собственно, человека на телевидении нет теперь вообще. И это - единственное хорошее, что я могу для тебя сделать. Потом разбирали в парт-контроле, в государственном контроле всю эту историю. "Аукцион" кончился. Долгое время после этого я работал негром. То есть моей фамилии не было в титрах, хотя работу мне давали благодаря одной замечательной женщине.