«Перед нами беллетризированная публицистика. Журналистика в одеждах большого романа. Газетная колонка, обвитая неплотным плющом литературных образов. Искренности, азарта, любви, горечи и тоски, ощущения бесприютности и собственной историософии для создания прозы, увы, мало. <…> Дмитрий Быков оказался заложником собственного журналистского таланта и вовлечённости в сегодняшнюю политическую реальность, а ещё – пленником жажды высказаться, объяснить им всем, наконец…»
Многие рецензенты это признаю́т – Быков пытается нам что-то втолковать и объяснить. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что одним из его осколков-двойников является Быков-учитель, потомственный педагог. Наставничество у него в крови – даже если и хотел бы промолчать, даже если сознаёт, что недостаточно в каком-то вопросе компетентен, всё равно и говорит, и пишет. И этому его красноречию не будет конца, если он сам себя не остановит. Можно предположить, что Быков преследует всё ту же цель – «просвещения ума и сердца», хотя версию о принадлежности его к масонам я напрочь отвергаю.
На мой взгляд, это желание Дмитрия Львовича нас осчастливить следует понять и даже по возможности простить излишнее многословие мудрого наставника. Но следующее заявление Быкова просто потрясает [49]:
«Я-то знаю, что делаю позорно мало. По сравнению с тем, что надо было бы».
Тут остаётся только развести руками – куда уж больше-то? Нет, Дмитрий Львович, так шутить нельзя! Подобным «плодородием» не могли бы сравниться с вами ни Олеша, ни Булгаков, ни Трифонов с Платоновым. Однако Быков и не пытается с кем-нибудь себя сравнивать – у него собственный, неповторимый жанр, примерно то же, что собственный финансовый директор. Я уже упоминал об этом жанре, но тут есть возможность разобраться доскональнее [37]:
«Жанр "Быков" характеризуется жутким многословием, поскольку приходится проборматывать одно и то же, чтобы оно наконец дошло, определенным пафосом, большим количеством реминисценций, болезненным интересом к национальному вопросу, истории и религии. В поэзии этот жанр выражается в многословных балладах и поэмах, в прозе – в «романах-кирпичах» <…> в журналистике – в огромных «подвалах» на абстрактные темы и очерках. Жанр «Быков» может нравиться или не нравиться. Чаще всего не нравится, и это хорошо! Потому что когда вещь не нравится всем, она консолидирует аудиторию».
И снова недоумеваю: неужели народ такой тупой, что с первого раза не доходит? Или у Быкова весьма своеобразная читательская аудитория? Что толку от его романов и лекций, если дело просвещения ума стоит на месте? Ну не могу же я предположить, что Быков намеренно читателей оглупляет в погоне за многотысячными тиражами.
И опять Дмитрий Львович пытается нас удивить – не столько собственным, индивидуальным жанром, сколько не вполне ясно выраженной надеждой на некую консолидацию. Что он имел в виду? Что бабы с косами станут осаждать издательства, требуя запретить «ЖД» и снять с продажи «Икс» за то, что его пытались всучить покупателю даже в супермаркетах? Не думаю, что такие требования уместны по отношению к упомянутой мною «О-трилогии» – если уж консолидировались члены жюри литературных премий и немалая часть критиков, против этого не попрёшь ни с косами, ни с вилами, ни с топорами.
Объяснив причины многословия, Быков переходит к разбору причин своего «быстрописания» [37]:
«Традиционный русский писатель пишет очень медленно, это его большая беда. Я – традиционный американский писатель».
Вот уж никак не ожидал! Особенно в этом сомневаюсь, припоминая произведения Фолкнера, Хемингуэя, Сэлинджера и Стейнбека. Думаю, и классики американской литературы не предполагали, что окажутся в одной компании с романистом Быковым. Я уж не говорю про Фолкнера с его весьма своеобразным стилем, но стоило бы Хемингуэю хоть одним глазком взглянуть на диалоги из «Остромова», даже не читая, – он тут же должен был признать свою ущербность и приближение неотвратимого конца. Речь о конце литературы.
Но дальше больше – Быков связывает многословие, быстрописание и плодовитость в один тугой узел, так что ни косой не срежешь, и даже не разрубишь топором [37]:
«К вопросу о плодовитости. У нас она считается чем-то подозрительным, а для американского писателя двадцать романов за пять лет – норма».
Ну, против нынешней Америки не попрёшь – это аргумент из самых сильных и весомых. Однако неужели только в этом дело? Быков уже не раз признавался в своей любви к Америке – ну, если сам не является американофилом, то уж общаться, в основном, предпочитает с ними. Тогда зачем нужно напяливать на себя тогу, или же кафтан, русского писателя?