В другом церковном тексте – в одной из молитв последования Великого повечерия – говорится о мировой «бездне», которая «запечатана» «страшным и славным» именем Бога. Дионисийская «глубина», столь занимавшая и в конце концов затянувшая в себя Ницше, христианским сознанием расценивается как ад – область макрокосмическая в первую очередь, однако в силу подобия макро– и микрокосма, т. е. человека, являющаяся также одним из аспектов человеческой души. Победа над ней, просветление Святым Духом этих темных недр человеческой природы – цель аскетического усилия христианина. Только имя Божие – имя Христово – защищает и хранит христианина от губительного воздействия «бездны», – от таящихся там на самом деле темных духовных существ. Ницше, забывший это имя, провозгласивший смерть Бога, был беззащитен перед адскими силами – перед тем, что он называл стихией Диониса. Мня себя «учеником» этого «философа»[139], он на самом деле сделался жертвой адского легиона. Все эти достаточно страшные вещи, связанные с демоническим опытом Ницше, вошли в культуру русского символизма, образовав тем самым весьма прихотливый сплав с идеями и устремлениями христианскими.
Как мы видим, комментируя ницшеанское «die Welt ist tief», столь поразившее Евгению Герцык, можно привлекать, наряду с категориями метафизики Шопенгауэра и раннего Ницше, также представления христианской космологии и аскетической антропологии. Однако о тех же самых предметах можно говорить и на вполне позитивном языке: вместо того чтобы рассуждать о микрокосмическом аде и дионисийских состояниях, правомерно вспомнить о 3. Фрейде и психологическом «бессознательном», проблематизированном Фрейдом. В своем понимании человеческой природы психолог Фрейд следовал за философом Ницше. Принципиальная близость их антропологий порой приводит этих мыслителей к практически идентичным формулировкам, – например, когда речь шла о роли инстинктов в душевной жизни человека. «Лишь с трудом и изредка выпадала возможность угодить им (инстинктам): главным образом им приходилось искать себе новых и как бы уже подземных удовлетворений. Все инстинкты, не разряжающиеся вовне, обращаются вовнутрь — это и называю я уходом-в-себя человека»: кто это пишет – Фрейд о вытеснении в бессознательное либидозных желаний? – Нет, это слова «психолога морали»[140] Ницше, анализирующего формирование в человеке «нечистой совести»[141]. В своем призыве к вскрытию и разоблачению потайной изнанки моральных добродетелей, в обнаружении в их основе все тех же инстинктов, физиологии, «природы», Ницше выступает как прямой предтеча Фрейда. «Почти все, что мы называем “высшей культурой”, покоится на одухотворении и углублении жестокости — таково мое положение»[142], – утверждает Ницше; Фрейд в своем учении о сублимации как истоке творчества лишь заменяет слово «жестокость» данной ницшевской формулировки на «либидо», – впрочем, жестокость включается им в либидо как садистическая форма последнего. В душевной глубине людей, принадлежащих и к самым аристократическим расам, живет хищный зверь, «белокурая бестия», подавленная воцарившейся «рабской» культурой, – вот один из азов ницшеанства[143]. Но также и интерпретация Фрейдом сновидений его пациентов (чудовищная для «дневного» сознания) вскрывает в психике человека пласты столь архаичные, что за ними тоже просматривается образ почти что зверя…
139
Ср.: «Я, последний ученик философа Диониса…»