В подавляющем большинстве молодые русские эмигранты-интеллигенты первой волны вели себя во время Второй мировой как убежденные антифашисты и – после нападения на СССР – патриоты своей бывшей родины. Однако мера, а главное – качество этого патриотизма были разными. Кто-то проникся по отношению к Советской России новым уважением, восхищением настолько, что посчитал возможным взять, в конце концов, советский паспорт (А. Андреев, А. Ладинский, Б. Сосинский, Ю. Софиев). Кто-то, как, например, В. Варшавский, во время войны, наоборот, ощутил опасность приближения давно покинутого советского мира с его неистребимой агрессией по отношению к человеку. Кто-то, как Г. Газданов, несмотря на интерес к советским людям и сочувствие бежавшим военнопленным, несмотря на вполне определенную и очень деятельную патриотическую позицию, так никогда и не склонился на сторону советской власти, не стал лоялен по отношению к советскому режиму.
Точно так же и для Г. Андреева выработка собственной точки зрения на войну, а главное – понимание своего места в ней, изначально предстает как сложная проблема. Пожалуй, гораздо большая, нежели для его сверстников-эмигрантов, ведь положение его радикально иное. Так, уже в конце книги «На стыке двух эпох», когда вся атмосфера жизни наполняется ощущением надвигающейся катастрофы (немцы вот-вот подойдут к Москве, в которой начинается повальная эвакуация и повсеместная паника), автор пытается дать объективную картину умонастроений людей. То и дело его герой выслушивает свидетельства очевидцев, которые рассказывают, как, отступая, Красная армия, невзирая на мольбы людей, уничтожает и «склады богатейшие», и «посевы», как происходит само отступление – «фронта нет: немцы то впереди, то сбоку, то сзади»[195]. Один из «партийцев» констатирует: «На фронте кабак, армии сдаются в плен… Если с умом, сейчас всю Россию можно занять без особого труда: защитников нашего строя нет»[196]. Однако не все так просто.
Это понимает герой-повествователь, это понимают и другие персонажи – его случайные собеседники и попутчики. Никто из них не готов радоваться Гитлеру, никто из них не хочет остаться, чтобы сдаться на милость победителей.
Но вернемся к очерковой книге «Минометчики», сюжетом которой стала военная судьба Г. Андреева. Будучи после лагерей «белобилетником» по здоровью, герой-повествователь в 1942 году все-таки попадает в армию и проходит все возможные испытания, связанные с войной: учебные лагеря, участие в обороне Керченского полуострова, пребывание в подземельях Аджимушкая, плен, череда немецких концлагерей, переправка в норвежский центральный лагерь советских военнопленных, «шпионская школа» под Берлином, уход из нее. Каждый из этих этапов изображен подробно, и каждый содержит прямую или косвенную критику советского режима, советского порядка (в трактовке Г. Андреева – только беспорядка), советской идеологии, советской военной тактики и стратегии. Однако при всем том автор-повествователь не идет в ряды РОА, не остается в специальной разведшколе под Берлином, не присягает Гитлеру. Ему неприятны предатели и противны фашистские прислужники – «внутренняя лагерная полиция». Он вообще не знает, как быть, так как ему хочется «поражения двух диктаторов, а не нашей страны»[197]. Он вовсе не пораженец, но и патриотизм его советским не назовешь.
Подводя итог, можно сказать, что в своей очерково-автобиографической прозе Г. Андреев, как и «сыновья эмиграции», стремился отразить взгляд на мир отдельного человека, человека далекого от стандарта общественных идей и общепринятых штампов, сформированного и детерминированного лишь собственным тяжелым жизненным опытом и собственным мирочувствованием. Всегдашний герой-повествователь Г. Андреева – это и есть тот «внутренний человек», романтический и экзистенциальный, который был столь дорог писателям-первоэмигрантам младшего поколения. Не случайно мир ощущений и воспоминаний, мир тоски, сомнений и предчувствий для него такой же родной, как для героев В. Варшавского, Г. Газданова, В. Набокова, Б. Поплавского.
Заканчивая главу, хотелось бы вновь обратиться к проблеме целостного представления о том литературном поколении русских писателей, которые родились в самом начале XX века и оказались практически полностью разобщены в силу сложившихся объективных причин. С позиции временной удаленности, когда и судьбы, и тексты, написанные представителями этого поколения, видятся в едином семиотическом контексте множественных взаимосоответствий и перекличек, становится совершенно очевидно, что как бы ни пытались эмигранты первой волны, не прошедшие горнила советской жизни, увидеть в своих литературных собратьях и ровесниках наследников В. Маяковского, Н. Тихонова, Б. Пастернака, М. Горького, носителей совершенно иной, несмотря ни на какую антисоветскую позицию, упрощенной и даже примитивной культуры, носителей иного, советизированного русского языка, они все равно во многом оказывались близки этим своим оппонентам и двойникам, с которыми их связали история, язык, страна и время рождения. Конечно, творчество писателей Ди-Пи лишено стилевой изысканности, неуловимоевропейского налета и глубокой философичности большинства их европейских ровесников (советское прошлое и в манере жить, и в манере писать давало о себе знать), однако напор жизненной правды и человеческого чувства в их текстах, как мы попытались показать на примере переписки Газданова, Ржевского и Хомякова, а также на примере литературного наследия Хомякова, многое искупает, заставляя читать эти тексты как документальные свидетельства о разных вариантах проживания и переживания общей поколенческой истории.