По желчной злости Емельяна У. нетрудно догадаться, что между ним и Августом О. существовали серьезные разногласия. Ей-богу же никого на белом свете Емельян не ненавидел больше, чем ненавидел Августа: как общественный автоинспектор тот задержал Емельяна за рулем потребсоюзовского грузовика (как выразился сам Емельян) «ну просто навеселе» и что в милиции (несмотря на протесты) раздули в «опьянение средней степени», одним словом он на целый год лишился прав и был (как жаловался всем) «из-за этой сволочи разжалован в грузчики». Так что Емельян своим друзьям торжественно поклялся во что бы то ни стало Августу отплатить, «пусть даже и самому, ядрена вошь, придется сложить голову» (как он сгоряча божился).
Эти слова звучат страшно, зловеще, от них просто пахнет кровью и мороз бежит по коже. И чтобы напрасно не стращать тех, кого кровопролитие пугает, надо сразу сказать, что предприятие, на которое отправился Емельян с Принцессой в мешке, не могло угрожать жизни ни Августа, ни его самого: добравшись до дома своего врага, Емельян развязал мешок, выпустил кошку, глянул на светлые окна темным взглядом и вернулся на большак, доставив тем разочарование людям, которые, напротив, душегубства как раз ждали. Однако атмосфера, царившая за двумя освещенными окнами, за которыми жили Мудите и Август О., была хуже, чем убийство, ведь убийство (как оно ни ужасно) имеет начало и конец, тогда как распри супругов конца не имеют.
Первое время они цапались так просто, поскольку у них не совпадали биоритмы, то есть — когда один вставал, другой ложился, а потом стали не совпадать и барометры, то есть — когда у одного он поднимался, у другого падал, когда у одного показывал на ясно, у другого ломило кости на дождь. Все это кончилось тем, что когда один ел, другой шел в нужник. И дойдя до такого положения, они поняли, что надо разводиться, поскольку жить вместе невозможно. Однако придя к такому выводу, они тут же сообразили, что развестись еще невозможней, и решили все-таки жить вместе.
После этого Мудите завела в доме кошек. В то время как Емельян У. вытряс из мешка под ее дверью Принцессу, у нее уже было три кота (Микси, Пецик и Фестиваль), которых она любила всей душой, потому что любить было ей больше некого, и которых Август просто терпеть не мог, называя «продувными бестиями, способными на все», и особенно взъевшись на них после того, как Мудите сказала:
— Они — единственная радость, какая у меня еще осталась в нашей семейной жизни.
И то, что Август прав, и коты действительно способны на исе, подтвердилось назавтра же утром, когда Мудите услыхала жалобные зовы на помощь и, выбежав за дверь, увидала, что три ее резвых любимца окружили молоденькую, трогательно невинную кошечку и следят за ней сверкающими сладострастными взглядами.
— А ну брысь, распутники! — крикнула Мудите на котов, подхватила Принцессу, тепло прижала к груди и внесла в дом.
Вечером, когда Август О. вернулся из гаража, Мудите сказала мужу:
— Ты только не бойся, Густ, я в твою комнату пустила маленькую милую кошечку. Мне больше некуда ее деть. Микси, Пецик и Фестиваль ее обижают. Пусть она какое- то время побудет у тебя, пока они все четверо друг к другу не привыкнут.
— Ну знаешь! — сварливо пробурчал Август (как делал всегда, когда ему недоставало слов) и сразу ушел в свою комнату. Первое, что он увидел, была Принцесса, которая растянувшись лежала на кровати, и второе — круглую лужицу посреди пола. — Ну знаешь! — повторил он еще раздраженней и, без всякого почтения схватив кошку за холку, с отвращением вышвырнул в кухню. — Держи своих котов где хочешь! — сказал жене Август.
— Они, заруби себе на носу, и твои коты, — холодно отвечала Мудите. — Пока еще ты мой муж.
— Что значит «пока»? — мрачно переспросил Август.
— А то, что ты не единственный мужчина на свете, — отрезала она.
— Смешно просто! — буркнул Август и в самом деле нехорошо засмеялся. — В утиль тебя — это да, а не мужчине в постель.
Теперь засмеялась (тоже нехорошо) и Мудите.
— И это мне говорит старая рухлядь, которой давно пора на свалку?! — вскричала она.
— Здесь с ума сойти можно! — вскричал и Август О. и снова пошел в свою комнату, притом подчеркнуто твердым шагом, чтобы ясно показать, кто здесь указчик.