Наконец, моя очередь. Фамилия, имя, отчество больного? В каком году лежал? Кто, говорите, делал операцию? Боюсь, вам придется подождать: очень уж старые данные — скорее всего, дело сдано в архив.
Жду. Поглядываю на часы. О первой паре, похоже, придется забыть. Хорошо бы все-таки побыстрее, а то придется забыть еще и об обеде, а обед в жизни студента — фактор немаловажный! Наконец меня вызывают. Карточку вашего знакомого нашли, последним записям в ней — 26 лет. Что вы теперь хотите? Записаться на прием? Через три недели вас устроит? Прекрасно! 24-го ноября, в 9.30 утра. На листочке записывают время, номер кабинета и фамилию врача. Все! Я свободен. И даже могу позволить себе роскошь пройтись до института пешком!
Сессия, как обычно: слава Богу — без хвостов. Сажусь в поезд, идущий через Рузаевку. Так получается удобнее: и дешевле, и быстрее — «ГАЗель» подвезет гораздо ближе к дому, чем родной фирменный поезд.
На следующий день являюсь на работу, делюсь впечатлениями и отдаю Юртайкину бумажку со всеми инструкциями.
Собственно, с этого момента и начинается история, которую я хочу рассказать.
Иван, обрадованный результатом моей «разведки», написал заявление на отгулы и 23-го вечером отбыл в Москву.
26-го утром я явился на завод, переоделся, прошел на участок и тотчас увидел Ивана. Он сидел за столом, прозванным «курилкой», листал какую-то газету и начинать работу явно не спешил. Похоже было, что его переполняют впечатления и он жаждет ими поделиться.
Я присел рядом:
— Ну? Как съездил?
— О-о! Изменилась Москва! Я там лет двадцать назад был последний раз, — и Иван, как и я, начал свой рассказ издалека. Глаза его при этом предательски заблестели, и я предположил, что он не только вечером выпил, но и с утра уже позволил себе слегка похмелиться.
Словно желая развеять мои сомнения, Иван внезапно полез под стол:
— Налить 50 грамм?
Я отказался. (Вообще-то иногда подобное случалось, но сейчас я действительно не хотел.)
— Ну, а я налью себе!
Над столом разлился густой кисловатый запах.
— Самогон? — спросил я.
Он кивнул.
— Баба в соседнем подъезде продает. Без мужика живет, с ребенком. А квартиру обставила — не всякий сумеет! Сама гонит, сама продает.
Он запрокинул стаканчик и поморщился.
— В общем, принял меня Цыбин Анатолий Григорич, хирург. Во время операции он ассистентом был у Квитко. (Сам Квитко умер лет десять назад.) Вспомнил меня: я у него одним из первых был, говорит — ожидали трудный случай, а оказалось все нормально. Вообще-то Цыбин признался: я уж, говорит, думал, — вы умерли. Почему? — спрашиваю. Потому что приезжать перестали, говорит. Лев Борисыч, говорит, осложнений опасался. А как перестали приезжать, так он и решил, что умерли. У них ведь такого не бывает: кто раз в Бурденко попал, тот потом всю жизнь под наблюдением. Если не приезжают, так звонят хотя бы. Цыбин мне, кстати, тоже телефон дал. И рабочий, и домашний. Звоните, говорит, в любое время. Очень я заинтересовал его.
Иван сделал паузу, чтобы разжечь сигарету.
— Он со мной долго разговаривал. Не пьете, наверно, спрашивает? Ну, я отвечаю: не то чтоб пью, но выпиваю. И курите? — спрашивает. Покуриваю, — говорю. А что, нельзя? А он: откуда, говорит, я знаю? Наши пациенты не курят и не пьют в основном. А кто пьет и курит, те все уже умерли. Так мне, может, бросить? — спрашиваю. Он аж руками замахал: что вы, что вы! Ни в коем случае! Такой интересный случай! Уникальный, можно сказать! Мы вас под особое наблюдение возьмем, обследовать будем! Такого же не было никогда!
Мы приступили к работе, но очень скоро Иван выключил станок и куда-то убежал. Через некоторое время вернулся в сопровождении Толяна — слесаря-ремонтника, известного любителя выпить и поболтать о жизни. Потом Толяна сменил за столом Григорий, грузчик с участка штамповки… Застолье продолжалось до самого обеда, прерываясь лишь тогда, когда Григорий бегал в соседний цех покупать ворованный спирт.
Наконец появилась Надежда Юрьевна — мастер смены и наша с Иваном непосредственная начальница. Лет тридцать проработавшая на гальванике, она едва умела отличить токарный станок от фрезерного; и потому, когда ее назначили нашим мастером, она быстро пустила дело на самотек, здраво рассудив, что «мужики сами знают, что им делать». Тем не менее, желая спокойно дожить до пенсии, она иногда появлялась, дабы узнать «как дела», спросить «в чем дело», и воскликнуть: «когда это кончится?!»