Остановившись на светофоре, кладу свою руку на ладонь Лу и переплетаю наши пальцы. Поглаживаю подушечкой большого пальца, пока другой рукой тянусь к Лукреции и обхватываю пальцами ее подбородок, чтобы она повернулась ко мне. Лу обеспокоенно смотрит на меня, и я чувствую себя придурком. Льну к ней и мягко целую. На то, чтобы углубить поцелуй, времени нет, ведь вот-вот загорится зеленый сигнал светофора, но я все-равно раскрываю языком ее губы, и она стонет.
Черт побери, как же мне с ней хорошо.
Говорят, противоположности притягиваются, и мне всегда казалось это полной чепухой. Но сейчас я вдруг осознал, как меня тянет к Лукреции. И тянуло все те две недели, что она была рядом. Просто я сопротивлялся, как дурак, внушая себе, что Лу мне не подходит.
Но это не так.
Она будто создана для меня.
Резкий гудок стоящей позади машины заставляет меня вернуться в реальность и отстраниться от Лу. Выжимаю педаль газа, и «Ровер» резко стартует на загоревшийся зеленый. За окном стремительно проносятся огни вечернего города. На часах половина восьмого вечера, а это значит, что совсем скоро большая половина заведений закроется, и город погрузится во тьму. Проезжаем мимо Темпл-сквер, главной площади города, где величественно возвышается Храм Мормонов. Его остроконечные башни и шпиль с трубящим ангелом наверху сияют в ярком свете полной луны, украшающей темно-синее небесное полотно. Каждый раз, проезжая мимо, я на мгновение перестаю дышать от ярости, стремительно разливающейся по венам вместо крови.
— Аманда и я.. — откашливаюсь. — Мы были вместе почти два года на тот момент, когда.. — снова прочищаю горло. — Когда переспали.
— Ты ждал ее два года?
Киваю.
Я был готов ждать и дольше, если бы потребовалось. Да, секс — лучшее изобретение человечества, но не самое важное.
— И ее отец узнал?
— Нет. Он до сих пор не знает о нас. Узнал Алек. — Шумно выдыхаю. — Меньше, чем через год Аманда… забеременела. Я не дебил, и мы всегда предохранялись, но никто из тех, кто занимается сексом, не застрахован от того, чтобы стать родителем. Я узнал обо всем случайно. Аманда игнорировала меня около недели. Я звонил ей, писал, незаметно ошивался у здания церкви, но она там ни разу не появилась. После той игрой Алек обвинил меня в том, что я заставил его сестру сделать аборт. Вот только я понятия не имел, что она была беременна. Он на меня орал, а я стоял, потерянный, шокированный, не слышал и половину из того, что он бросал мне в лицо.
— Мне так жаль, Итан… Но почему Аманда не сказала брату, что она сама приняла такое решение?
— Я не знаю, Лу.
— Она как-то объяснила свой поступок?
— О, да, — грустно усмехаюсь. — Она сказала, что для нее нет ничего важнее церкви мормонов, а если отец узнает о том, что она лишилась девственности, да еще и залетела от парня-католика, то он отречется от нее.
— Но… церковь важнее ребенка? — шепчет Лу.
Тяжело сглатываю и шумно выдыхаю.
— Видимо, так.
— Ты любил ее? Не отвечай. Господи, это не мое дело.
Издаю смешок.
— Что ты смеешься? — вскидывает бровь Лу.
— Вся эта история — не твое дело, вообще-то.
— Ты — мое дело, значит, все, что связано с тобой — тоже.
— Я твое дело? — улыбаюсь.
— Да, ты мое дело. — Лукреция закатывает глаза, и я коротко смеюсь. — Моя сероглазая задница.
— Сексуальная задница.
— Мы едем к твоей бывшей, так что обо всем, где есть слово «секс», можешь забыть на этот вечер.
— У нас вся ночь впереди.
Лукреция улыбается и прикусывает губу.
— Кто тебе сказал, что я останусь у тебя на ночь?
— А что, не останешься?
— Нет. У нас даже не было первого свидания.
Торможу у бара, адрес которого мне дала Аманда, и наклоняюсь к Лукреции, чтобы оставить на ее губах едва уловимый поцелуй.
— Будет тебе свидание.
— Будет мне свидание? Итан, вообще-то, я не говорила, что пойду с тобой на свидание.
Смеюсь и снова целую ее. А затем еще. И еще.
— Пойдешь со мной на свидание? — шепчу ей в губы между поцелуями.
— Не знаю, — шепчет она в ответ. — Мне нужно подумать.
Запускаю руку ей в волосы и углубляю поцелуй, кружа с ее языком в быстром танце. Наш томный поцелуй для меня как чертовски сладостное мучение. И если так будет нужно, я готов умереть в этих муках, лишь бы только не отрываться от нее ни на секунду. Лукреция стонет мне в рот, а затем хватается руками за ткань моего бомбера.
Святой Иисус!
Ее губы на вкус, как сладкая карамель. Собрав всю силу воли в кулак, отрываюсь от нее, пока полностью не впал в эту сахарную кому, и, тяжело дыша, спрашиваю: