Все-таки нашла адресата. Это был толстенький, серьезный десятиклассник, помешанный на авиамоделизме. Он заразил своим увлечением всех ребят нашего двора и превратил детскую площадку в испытательный полигон. Жил он в соседнем доме и очень удивился, получив от меня письмо с предложением завязать переписку.
Мое самолюбие было впервые уязвлено - переписка на таком близком расстоянии показалась ему смехотворной.
Я как улитка спряталась в раковину.
Позже у меня все-таки появился адресат в другом городе Но и он, и последующие были так вялы, так не настроены на подобный вид общения, между тем как мне о стольком нужно было сказать!
Письма - это маленькие посланцы души. В словах на бумаге больше смысла, над ними можно помечтать.
Сейчас у меня есть ты, но мне иногда хочется куда-нибудь уехать... чтобы писать тебе. Вот только не знаю - нужно ли тебе это?
Люди, к сожалению, привыкли держать в руках нечто весомое, материальное, и когда вместо тяжелой рыбины в их ладони невзначай попадет солнечный луч, они разочарованно размыкают пальцы и спешат на рынок за хеком и мерлузой.
Очки со звоном упали на пол, Анна Матвеевна открыла глаза. Пол в метре от нее был усеян осколками - ветер разбил форточку. Ломило виски, затылок, звенело в ушах. В глаза будто кто сыпанул песком - видно, поднялось давление. За окном хлюпал дождь, тянуло прохладой и сыростью. И то, что шел дождь - а вчера так палило! - и она лежала одна, да еще на полу, в пустой, можно сказать, совсем чужой квартире на краю города, как на краю света, - все это показалось таким диким и несуразным, что она потрогала лицо - уж не приснилось ли?
Будущее замерцало черной пустотой, и боязно было не только шагнуть в эту пустоту, но и пошевелиться. Она лежала недвижно, по-покойницки сложив руки на груди. Неизвестно, сколько времени длилось бы это оцепенение под стук разбитой форточки, когда б не вспомнила о проекторе. Мысль о том, что с его помощью можно вновь отдернуть занавеску времени, взбодрила. Она встала, умылась перекусила остатками ужина, занавесила окно, но прежде чем включить аппарат, решила проверить - исчезли вчерашние голоса или нет. Села на диван, зажмурилась. Тут же потоп, вьюга, вихрь, половодье звуков обрушилось на нее. Этот голосовой шквал был раза в три сильнее ночного.
Нет, нужно успокоиться и до конца просмотреть пленки. Все будет в порядке, если не закрывать глаза.
И опять под музыку Брамса застрекотал проектор. Искусственные, в общем-то малозначащие кадры на экране возвращали совсем иные картины.
...Только бы выжил... Которую ночь она сидит у его изголовья? Только бы выжил. Только бы вытащить из пропасти, над которой повис. Ничтожный крохотный осколок, застрявший в груди, на третьем послевоенном году напомнил о себе, да еще как!
Глаза полузакрыты. Губы синие. Дыхание неровное, прерывистое, будто сама душа рвется из слабого тела.
Здесь, рядом, готова просидеть множество ночей и дней, лишь бы отогнать, не подпустить безглазую старуху-смерть.
Господи, помоги...
Говорят, в бессонные ночи женщина по-настоящему становится женой и матерью.
А вот розовый комочек, до слез беспомощный, беззащитный, уютно посапывает у груди. Она сидит на кровати в байковой рубашке и кормит своего первенца. На плечо опускается рука Сашеньки. Полулежа он обнимает ее и новорожденного и блаженно, по-ребячьи, тычется носом в ее шею.
- Теплая... Теплая и мягкая, - счастливо стонет он. Потом вмиг трезвеет, перегибается с кровати и заглядывает ей в лицо: - Надо же, было двое, и вот - третий! Чудо! И как это у тебя получилось? Нет, все-таки женщины более сложные существа, чем мы. - Он встает, идет к столу, берет бумагу и карандаш. - Мадонна Анна с ребенком. - Быстро черкает по листу и опять удивленно заглядывает ей а лицо.
Она кладет Мишутку в самодельную коляску, укрывает одеялом. Сашенька подходит к ней, поворачивает ее лицо к себе:
- Ты у меня самая невероятная!
- Куда уж, - усмехается она. - Есть намного невероятней, и ты знаешь. Но он не дает ей договорить, она уже вся в его власти, и только ходики на стене бессмысленно отмеряют остановившееся время...
Память услужливо возвращала то одно, то другое мгновение. Без строгой хронологии бродила по прошлому и всюду, везде натыкалась на Сашеньку.
Познакомились они в изостудии еще до войны. В их группе училось много красивых девчонок, но он почему-то обратил внимание на нее, Аннушку Зорину, невзрачную пигалицу с редкими ресницами и чуть приплюснутым у переносицы носом. Вероятно, не второстепенную роль в этом сыграло то, что ее хвалил и прочил ей успешное будущее сам Вартамов. Сашенька тоже был не из последних, однако ей уступал - у нее сразу же открылся свой почерк, а он в то время и подражать толком не умел.
Поженились они перед его уходом на фронт. Ей пришлось перенести все тяготы тыла, тяжелые будни госпитальной медсестры. А после войны занялась семьей - родила одного сына, другого, отхаживала Сашеньку. И как-то само собой вышло, что ее занятия живописью отодвинулись на второй план, а потом и вовсе куда-то исчезли, сменились не очень доходной, но прочной работой машинистки-стенографистки.
Художественное училище Сашенька закончил уже в мирные дни, работал в городской рекламе, оформлял витрины магазинов. Потом ушел на творческую работу, но персональных выставок у него не было, писал он медленно, на совесть, без халтуры.
Видел, что ей тяжело и за семьей ухаживать, и работать в машбюро, и просиживать ночами над рукописями местных авторов, чтобы заткнуть дыры в семейном бюджете. Нервничал, но она весело успокаивала его и оберегала от посторонних, мешающих его творчеству подработок.
Однако все это было позже. А тогда он вернулся с войны возмужавшим, в орденах и медалях, с горьким опытом в печальных глазах. Его спортивная фигура и мягкий тембр голоса с чуть вкрадчивыми, почти нежными интонациями и манерой говорить, участливо заглядывая собеседнику в глаза, производили впечатление. Неяркий, а потому не отпугивающий, но несомненно расцветший вдруг талант художника делал его и вовсе неотразимым. Он же, растерянный, печальный и ошалелый от того, что выжил, пришел _оттуда_, готов был обогреть на груди каждую, высушить все женские слезы. Но его ждала Аннушка.