Последняя фраза Александра была сказана жестко, и меня очень расстроила. Во-первых, он объединил нас с «революционным отчеством» вместе, хотя мы даже не знакомы. А во-вторых, я не посвящал, как мне казалось, Сашу в мою теорию бомжевания. А может, я все-таки разговариваю во сне?
Осадок на душе остался. И даже отсутствие осадков в окружающем пространстве, работа на свежем воздухе, и солнце, время от времени, появляющееся из-за туч, не смогли его развеять: все-таки я очень обидчивый. Мы работали молча. А когда мы закончили, Саша со словами: «Пойдем, чего покажу», снова повел меня вверх по течению.
Мы вышли к тому месту, где речка Вишнёвка впадала в Сежу. На берегу висел огромный плакат «Берегите природу мать вашу», прибитый к двум столетним соснам большими ржавыми гвоздями. Отсутствие запятой перед ругательством искажало изначальный замысел автора в попытке банального объяснения. Все-таки надо быть лаконичнее – «Берегите природу, суки!» И тогда отсутствие запятой уже не влияет на очевидность заложенного смысла.
Этот плакат я многократно наблюдал с реки, проплывая мимо на байдарке. Но только сейчас мы стояли с его изнаночной стороны и с высокого берега смотрели на текущую воду. Саша рассказал, что именно в этом месте заканчивается заповедник и начинается другой административный район. Но не этот двусмысленный транспарант оказался целью нашей экскурсии.
Мы углубились в лес, взяв чуть правее от склона Вишнёвки. Но не успели пройти и ста шагов, когда я увидел это сам. На фоне голубого неба (весенняя погода снова налаживалась) среди ярко-белых стволов берез зрелого возраста торчала из земли ржавая труба. Наличие сверху куска железа, изогнутого в виде арки, защищающего от дождя и снега, не давало усомниться в предназначении трубы. Труба была явно печная.
Я вспомнил все: приток, землянка, заповедник, сосна, пасека, медведь, козы. Все сходится, это Старик! Я затаил дыхание? Перехватило дух? У меня побежали мурашки? Холодный пот? А что, бывает горячий? Ёкнуло сердце? Нет! Это было, как будто смотришь приключенческий фильм: и вот сейчас, наконец-то, все произойдет, все решится, откроется дверь… и…
Конец предыдущей серии.
Нам пришлось идти еще несколько минут – трубу я заметил издалека. Поэтому чувство приближения к мечте успело меня накрыть. Оно усиливалось с каждым шагом. Я даже успел осознать смысл альпинизма: ставишь цель, возможно несколько лет готовишься, потом мучительно лезешь в гору, проклиная всех на своем пути и себя, последнего идиота; ну, а потом, эти несколько метров до вершины… А потом новая цель, и снова несколько лет подготовки. И все это ради этих последних метров.
Конечно, землянка Старика не была моей главной целью. И шансов его здесь встретить было мало, даже, если мой Старик и Сашин Октябриныч разные сущности. Но найти доказательства существования Сеженского Старика, романтическому образу которого я неосознанно завидовал всю свою зрелую жизнь, после тридцати – точно… Было как достижение цели, а предвкушение – кайф. Я тоже был альпинистом – я тоже не хотел оставаться как все, добывая огонь на даче, чтобы пожарить шашлык.
Землянка находилась в неглубокой ложбинке, в стене которой и был вход. Сначала я решил, что дверь внутрь распахнута настежь. И только потом я выяснил, что двери не было совсем. Вернее она была, но без каких либо петель и по замыслу строителя просто прикладывалась изнутри: в случае самого сильного снегопада всегда оставался шанс выбраться наружу. Напротив входа валялись ржавый таз, худое корыто и кучка приготовленных, но не расколотых дров. Спилы были старые и темные по цвету, но сами кругляки еще не успели сгнить. Белое пластиковое ведро из-под какой-нибудь фасадной штукатурки, стоявшее тут же на пеньке осовременивало окружающее пространство и давало надежду на присутствие. Но на сырой весенней земле следов не было, и сухие заросли гигантского прошлогоднего папоротника оставались нетронутыми. Этой зимой в землянке точно никто не зимовал. Я оглянулся на Сашу, и Саша небрежно, одним только жестом, послал меня войти. И я перешагнул порог, которого не было.
Землянка поразила меня своей теснотой. Прямоугольник, по длинной стороне которого, находились дверной проем и сразу слева железная маленькая печка. Труба выходила через потолок наружу. На противоположной стене располагались полати в два яруса, длина которых не превышала и двух метров. Причем самый верхний ярус располагался под самым потолком. По короткой стене слева тоже были расположены полати в два яруса. Спать на них можно было, только свернувшись калачиком, так как полностью вытянуть ноги не позволяла ширина убежища. Но так как это было самое дальнее от двери, и поэтому самое теплое место, оно, по-видимому, и служило постелью: на верхнем ярусе лежало грязное истлевшее одеяло. Такое одеяло я уже видел в заброшенной бане на берегу Сежи. И так же как тогда оно вызвало у меня чувство брезгливости. По правой короткой стене располагался чуланчик, в котором висела какая-то верхняя одежда типа фуфайки, серая от грязи, пыли или времени. Чуланчик был прикрыт приставной дверью от входного проема. В состав двери входила полиэтиленовая пленка, возможно, дверь служила еще и источником естественного освещения, так окно в землянке не было предусмотрено. Но я не стал этого выяснять.