Черный сруб дома неожиданно преградил нам дорогу, когда мы поднялись на очередной пригорок. Вокруг дома неорганизованно бродили козы разных возрастных категорий, а в воздухе витал запах жизни… ну, или навоза?
«Значит, жив, – облегченно произнес Саша. Но по его интонации я не понял: или старик ему действительно дорог, или Саша просто боится трупов. Я был взволнован также как тогда перед входом в землянку, но появление старика все равно прозевал. Его лохмато-кудрявая голова явилась перед нами в лучах солнца, бивших его по затылку и ослепляющих нас, пытавшихся заглянуть ему в лицо. Саше старик очень обрадовался, а вот мне не очень. Подозрительность, напряженность и недоверие генерировал он своими взглядами в мою сторону. Но мне он тоже не понравился.
Одет старик был как-то не по человечески: ночная рубашка до колен, перевязанная по какой-то фиг тесемкой на поясе; на плечи накинута фуфайка грязного цвета, видимо, для тепла. А внизу, из-под рубахи, торчали голые волосатые ноги, обутые в какие-то говноступы, неизвестной конструкции. То ли старец святой, то ли крепостной, то ли зэк на поселении… А может хиппи на пенсии? Правда, глаза, когда я до них добрался, да и лицо в целом, никак не сочетались с этим прикидом. Взгляд старика был цепкий, ясный и насмешливый. И, несмотря на дурацкий прикид, он не выглядел индивидом, потрепанным жизнью.
Саша представил нас друг другу: старика звали Аркадий Октябринович, а меня просто Андрей. При этом Саша не упомянул настоящей цели моего визита, а как-то сумбурно объяснил, что я городской. Прибыл в охотхозяйство на отработку, но сам не охотник – прислали с завода. Но так как мне в городе делать нечего, то отрабатывать буду долго, может до осени – пока не замерзну. Но очень, как оказалось, трудолюбивый, поэтому нам пригодится, в смысле поможет. Понятно из контекста, что «нам» состоял из Саши и Октябриныча, а я, соответственно, все остальное и все что поможет. Но старик воспринял поток объяснений крайне недоверчиво.
– Аркадий Октябринович, – произнес я так проникновенно уважительно, что старик сам почувствовал, как позорно торчат из-под рубахи его голые ноги при таком обращение, и вздрогнул. – У них завод оборонный, пока КГБ, ФБР и контрразведка проверяют мою анкету, они не могут запустить меня внутрь. И чтобы я не бродил вокруг забора, они и направили меня в свое охотхозяйство. Чтобы я хоть какую-нибудь пользу приносил, прежде чем буду допущен к секретам родины.
– Однако повезло тебе Андрей, – произнес старик завистливо и покачал головой. – Помню, когда я устраивался на завод Ульянова, так меня 2,5 месяца продержали на овощебазе. Я там, в сырости и в сквозняке, в подвалах слизкую капусту чистил… Зимой дело было… А у тебя – лето! Птички поют, листики распускаются, солнышко светит… Коров уже нет, но доярки-то остались! Нет. Да я бы, вообще, на завод не пошел.
– Может, и я не пойду, – поддержал я хитроумного старика.
– Нельзя! – категорически отрезал Аркадий Октябринович. – Первым делом самолеты, а девушки потом или сзади!
– Да нет там никаких самолетов, самовары какие-то собирают, – усомнился я в правильности выбора.
– Неважно! Пусть хоть валенки самоходные для армии подшивают. Но каждый должен внести свой вклад в обороноспособность нашей родины, потому что ничего другого мы производить не можем. Инженерная мысль на благо человека у нас не работает. Нет у нас такой исторической традиции – облегчать кому-то жизнь.
Старик закладывал очень длинные фразы игриво и литературно. В моих ответах он, похоже, не сильно нуждался и готов был сразу перейти к монологу. А уж когда выяснилось, что фуфайка на его плечах – это только способ ее перемещения из дома в сарай на лето, так как руки заняты… я резко изменил свое отношение к Аркадию Октябриновичу. Ум старика еще не покрылся накипью, от выпитого за всю его жизнь чая. И только имя Аркадий в сочетании с голыми волосатыми ногами вызывали у меня приступы внутреннего смеха и не позволяли относиться к старику вполне уважительно.
Октябриныч доложил Саше, что сам к странствиям готов, дом прибран от «зимнего угару», а пчелы выставлены за сараем на улицу, осталось только картошку посадить. Я заглянул за сарай – борти выстроились в ряд как деревянные солдатики, но больше были похожи на партизанский отряд. Каждая борть выглядела как высокий пень или отрезок толстого соснового ствола, поставленный вертикально. У некоторых сбоку были прикреплены какие-то веточки, но суть общей картины от этого не менялась. Борть – это как дуплянка для гигантских синиц, размером с ворону. И летком для раздобревшего шмеля. И в этом плане они все были одинаковые. Но на каждой такой дуплянке у старика сверху сидел свой собственный головной убор: от обычной широкой доски, защищающей от осадков, как на любом скворечнике, до шляпы Д’ Артаньяна и кепки московского мэра. Первоначально я принял их за садовые скульптуры и попытался рассмотреть поближе. Но густое как мед жужжание напомнило мне о судьбе Винни-Пуха, и я ретировался.