Впоследствии, Саша рассказал мне, что у Октябриныча действительно каждый улей (борть) имел свой художественный образ и соответствующее имя. Три самых старых, с обычной плоской крышей, он для краткости называл «Членами партии», подразумевая под ними основоположников марксизма-ленинизма. Он даже бородки им приделал разного качества, чтобы отличать между собой. Остальные имена колод были не такие авантажные, а скорее сказочные как семена помидор: Петрушка, Буратино, Дурачок, Гном, Гаврош, Баба Яга Мать, Баба Яга Дочь, Ковбой и другие.
Когда мы вкратце осмотрели его «усадьбу», Старик пригласил нас в дом – солнце рано зашло за тучи и на улице снова становилось по-весеннему зябко. Из Пижны Саша захватил с ледника два последних глухариных трупа и бутылку хреновой водки в качестве презента. На что Аркадий Октябринович сказал, что глухарятина на его вкус жестковата и ему бы лучше рябчиков. Ну, или хотя бы белую куропатку. Был ли это стариковский каприз или стеб, я до конца не понял. Грань между слабоумием и остроумием оказалась очень неопределенной для моих несобранных в кучку мозгов. Но как орнитолог я решил: «Серую ему – еще куда ни шло, а белую, в этой местности – это вряд ли».
Зато водку Аркадий Октябринович принял с благодарностью, но разливать не стал. Объяснил, что сегодня у него тяжелый день – уборка, поэтому он с самого утра пьет «мухоморку» для поднятия тяжестей, а мешать не любит, да и здоровье не позволяет, поэтому мы все будем пить «мухоморку». «Вы молодые, вам какая разница» – заключил он, вытаскивая свою емкость. Емкостью оказалась трехлитровая банка. Половина банки уже была пустая, а вот вторая половина была густо заполнена шляпками ярко-красных грибов до боли знакомых. Прямо как в детстве… прямо как на стене в детском садике нарисованные… Наверное, ясельная группа была? А рядом боровики! Надутые, пузатые, среди травинок нарисованные, но не такие эффектные.
– Саня, я, может быть, уже и готов на свидание с Богом, – сказал я тихо, – но я не готов пробираться к нему между жидким стулом и кучками не до конца переваренной пищей. Боюсь застрять по дороге.
– Это условно съедобные грибы, – утешил меня Саша. – Или условно несъедобные? В любом случае, галлюциногенный эффект очень слабый, я уже пробовал. Проблема в другом. Видишь, бульон в банке какой прозрачный? А грибы урожая прошлого года! Значит градус очень высокий – спирт первого отжима заливал. Иначе раствор за зиму обязательно бы помутнел. Помнишь, я тебе рассказывал, как они спирт на заводе пили? Нужно лить прямо в горло, чтобы в рот не попало.
– Да ну, нафик! А можно совсем не пить?
– Можно. Только тогда как ты с ним поговоришь? Ты ведь сюда за этим пришел?
– А что по трезвой нельзя? – спросил я риторически, но с философским оттенком.
– Конечно, можно, – вдохновенно воскликнул Саша. – Спроси его для начала: «Как пройти в библиотеку?». И он тебе честно ответит: «Не знаю». Но после самой первой стопки он уже не сможет тебе так ответить. А после второй или третей, он уже сам задаст тебе встречный вопрос: «Андрей, а так ли уж срочно тебе надо в эту самую библиотеку?». А когда все закончится, и забрезжит рассвет, вы с ним вместе пойдете в эту самую библиотеку.
Представляешь, какую дистанцию вы вместе преодолеете за несколько часов? От «не знаю» до совместного поиска и уважения твоих интересов. Это я и называю культурой пития. А культура пития – это неотъемлемая часть нашей национальной культуры. Поэтому когда мне сын говорит: «Папа, я никогда не буду пить», меня это расстраивает, значит, я что-то сделал не так. Но все дело в первоначальном вопросе. Если вопрос поставлен неправильно, вы поутру пойдете не в библиотеку, а Змея Горыныча кастрировать. Отсюда и проистекает все «зло от пьянства и алкоголизма». Понимаешь?