– Обосрец, однако, произошел, – мягко объяснил, как мог, Аркадий Октябринович на мой немой вопрос.
– Не обосрец, а полная дрисня! – внес ясность Саша и отнял руку от лица.
Граница проходила ровно между глаз, тянулась по хребту носа и расплывалась на губах. Слева от границы располагалось обычное Сашино лицо, вернее только его правая половина, левая же часть, та, что была правой для меня, больше напоминала ягодицу. Я невольно попытался заглянуть за Сашу – что же у него теперь там, на месте задницы?
– Теперь ты долго не умрешь, – попытался я его утешить, когда до меня, наконец-то, дошел смысл произошедшего.
– На пользу пчелиного яда намекаешь? – протрубил Саша. Говорить нормально он уже не мог, а его гортанные звуки не могли передать интонацию. Шутит он, злится, констатирует факт, иронизирует или «рвет и мечет» – было совершенно непонятно.
– Говорят, что перед самой смертью, – пояснил я, – обе части лица у человека становятся зеркально одинаковыми.
– И что? – не понял Саша.
– Тебе еще долго!
– А все из-за тебя, – протрубил в ответ Саша, – кто предложил козла в повозку привязать?
– Саня, да ты чё! Это же детский мультик – наш ковер цветочная поляна, наши стены сосны великаны… – пропел я. – Если бы у Октябриныча была телега, я бы предложил вам запрячь коня. А тут повозка, как из студии «Союзмультфильм».
– Да, – вмешался Аркадий Октябринович, – колясочка у меня винтажная. По собственным чертежам собирал, и из того, что под руку попалось.
– Я чисто по аналогии… Ассоциация! Понимаешь? Раз есть повозка, значит должен быть и козел! – продолжал я оправдываться. – Ты что, не можешь ассоциативно мыслить?
– Андрей! У них был осел!!! – протрубил Саша, и на этот раз мне показалось, что я разобрал его интонацию. Осел, а не козел- ты-понимаешь?!
– А ведь точно! – не без труда вспомнил я. – Он был ушастый как заяц и точно без рогов.
– Андрей, тут точно не причем, – вступился за меня старик, – он картошку сажал, во всем виноват Борис. Пойдем-ка лучше повязки накладывать.
– А вы, Аркадий, – пробулькал Саша, и дальше было не понять. Но покорно пошел на перевязку.
Остаток дня и весь вечер Саша возлежал на кровати хозяина, весь увешанный какими-то водорослями, и обращался к старику исключительно на вы и по имени. И каждый раз это вызывало во мне приступ неуемного смеха. Превращение Октябриныча в «Вы, Аркадий» казалось мне очень забавным.
Старик, в свою очередь, подобострастно регулярно менял повязку на лице пострадавшего, называл ее «компрэссом», и поил Сашу каким-то зельем. Так они мирно сосуществовали, пока между ними не возник теологический спор – пить или не пить. Саша «требовал вина», а Аркадий Октябринович в ответ предлагал козье молоко и говорил, что организм «итак переполнен ядом». Тут вмешался я и рассказал, что если человека, смертельно укушенного змеей, постоянно поить алкоголем, то есть шанс довезти его до больницы и вколоть противоядие. Цирроз печени ему, конечно, обеспечен, но жить будет. Потому что пока алкоголь всасывается в кровь, все остальные яды толкаются в очереди. И если алкоголь вдруг кончается, наступает смерть.
Саша издал трубный глас восторга и призывно замахал руками.
– У нас нет столько водки, – пытался остудить его Аркадий Октябринович, но разве можно остановить того, кто хочет попробовать умереть.
– Пои его из пипетки, – предложил я, в душе понимая, что Саша не алкоголик, ему просто скучно, больно и досадно.
– Вообще-то, пчелы не любят запах спирта, особенно настоянного на мухоморах, – необдуманно проговорил Аркадий Октябринович и замер, ожидая ответной реакции.
Саня был хорошим человеком. Вместо того чтобы попытать прокаркать матерные слова или швырнуть в старика чем-то тяжелым, он заржал как смог, но так, что из его оставшегося глаза потекли слезы.
– Если я умру, козла не ешьте – я не кровожадный, – произнес Саша почти по слогам, когда немного успокоился.
Аркадий Октябринович начал мензурить хреновую водку, которую принесли мы с Сашей. Предложил и мне, но я отказался, и отправился тренировать козла. Я уже догадался, что оставшихся деревянных солдатиков придется развозить мне.
Когда я вернулся, прием противоядия подходил к концу. Саша к этому времени уже полностью потерял дар речи. Поэтому Аркадий Октябринович горячо спорил с ним жестами на тему: «Почему рыбы молчат». Очевидность ответа в свете прожитого дня лежала на поверхности, но я не стал умничать.
Глава 18. Чей ум умнее
За ночь Саня не только не умер, но и его лицо потеряло сходство с задницей. Опухоль чудодейственным образом спала: проступил второй глаз, смежный склон носа и даже губы. Саша мог даже сносно говорить. Оказывается, не так уж сильно он был искусан. Просто аллергическая реакция, решил я.