Так день за днём, месяц за месяцем П. Т. ждал, когда он станет королём Никель-Айленда, ловил щук и сомов, лениво выполнял поручения родителей, а когда кто-то называл его «голодранцем» или другими подобными словечками, гордо отвечал: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним». Эту пословицу он часто слышал от отца, который произносил её загадочно, словно ему одному в мире известна некая тайная истина. И было совершенно непонятно, почему люди, услышав название «Никель-Айленд», заливались смехом. Всегда.
Как-то раз один приятель из компании П. Т., Маллиган по прозвищу Дикарь-Одиночка, – грубиян, которого, кстати, многие побаивались, – заявил, что Никель-Айленд – просто-напросто никому не нужная богом забытая дыра. П. Т. набросился на него с кулаками. Они подрались у церкви преподобного Хайтауэра, и на этом их дружбе пришёл кровавый конец.
«Когда вырастешь, Никель-Айленд станет твоим».
Несколько лет П. Т. довольствовался этим обещанием, и этого ему было вполне достаточно.
А потом отец поранился ржавым гвоздём, и всё изменилось.
Это случилось в понедельник, когда отец приводил в порядок конюшню. Он напоролся тыльной стороной ладони на гвоздь, торчавший из старой доски.
В следующий понедельник, несмотря на ромашковые примочки, которые делала отцу старшая дочь Эрма (знавшая кое-что о лечебных свойствах растений), рана не зажила и выглядела скверно.
– Ерунда, – сказал Майлус Гелиодор, успокаивая Эрму.
Во вторник, однако, его сильно лихорадило.
В среду у него начались головные боли.
В четверг отец отказался от еды, объяснив: «Н-не-м-мо-гу-ес-с-ть!»
В пятницу он начал улыбаться. Никто не знал, чему он улыбается: ведь, судя по его серому измученному лицу, вряд ли ему было так уж весело.
В субботу он умер.
В воскресенье были похороны.
Мистер и миссис Петтигуфер не пришли – как они сказали, из-за сильной жары.
Все остальные присутствовали, в том числе управляющий мистера Петтигуфера Джим Класки, громадный человек с длинными усами, и старый Двулицый Диббл – который наблюдал за церемонией, отвернувшись на три четверти и обратив ко всему обществу свой здоровый глаз.
Эрма, Сельма, Вельма, Тельма и миссис Оливия были в чёрном. Оливия сшила себе и дочерям платья из суконных попон, которыми Уолдо Петтигуфер укрывал скаковых лошадей после забегов. Отдав Оливии чёрные попоны, Уолдо Петтигуфер тут же купил себе новые, синего цвета, с вышитыми золотом инициалами «У. П.». Чёрное сукно стало единственным возмещением, которое Уолдо Петтигуфер определил семье Гелиодор после смерти своего работника.
Кто-то говорил, что от миссис Оливии и её дочерей на похоронах слишком сильно пахло лошадьми и конюшней, но ведь речь шла о семье конюха, так что никто не придал этому особого значения.
П. Т., которому в то время было тринадцать лет три месяца и шестнадцать дней, безучастно наблюдал за похоронами, не уронив ни единой слёзы, повторяя про себя, что в этом убогом деревянном гробу не его отец. Его отец вернулся на Никель-Айленд, в своё королевство. И там однажды П. Т. с ним встретится. Хоронят же сейчас не отца, а мистера Свитчайлда, которому полтораста лет, а он всё никак не умирал, хотя вечно твердил, что страдает от множества тяжких недугов.
В тот скорбный майский день, под кроваво-красными облаками, рваными, точно кроны раскидистых дубов, П. Т. пришла в голову мысль, которой он сначала застыдился, но позже она показалась ему хорошей – ведь хоронили не его отца, а старого Свитчайлда.
Мысль заключалась вот в чём: теперь он унаследует Никель-Айленд.
И он улыбнулся этой мысли.
Мать тут же дала ему затрещину.
Близняшки Вельма и Тельма хихикнули. И тоже получили по оплеухе.
– Прекратите бить детей! – вмешался раздражённый пастор, преподобный Бенджамин Хайтауэр из пресвитерианской церкви. Он не ладил с женой и потому страдал разлитием желчи и был вечно в дурном расположении духа. – У нас похороны!
Миссис Оливия, кивнув, сухо сказала:
– Знаю. В этом гробу лежит мой муж.
– Неправда! – возразил П. Т. – Мой отец на Никель-Айленде, охотится на оленей. А в гробу мистер Свитчайлд.
Именно после этих слов многие начали думать, что у П. Т. Гелиодора не всё в порядке с головой. И последовавшие события только укрепили их в этом мнении.
– Пойдём туда завтра, – сказал дядя Сайрус тем же вечером, прервав тишину, нарушаемую лишь стуком столовых приборов.