Таким образом, в каком-то смысле зло — это скелет. Это дух, в котором нет «ни жизни ни любви», который всегда как бы связан с сущностью зла. Это деструктивность ради самой деструктивности, которая в какой-то мере существует у каждого человека. Но некоторые люди, как та женщина, становятся совершенно ею одержимыми. Этот вид смерти-духа чаще всего бывает до смерти голодным. Он оставляет человека таким, какой он есть, продолжать делать то, что он делает, и не вселяет в него жизни. Он протягивает руку скелета для смертельного рукопожатия, от которого не горячеет кровь, не бурлит жизнь, и тогда мы прогоняем Дьявола туда, откуда он пришел.
Прежде чем двигаться дальше, я хочу отметить, что при рассмотрении зла в волшебных сказках и в фольклоре этический конфликт скорее трактуется как некая природная мудрость, чем как религиозное осознание проблемы добра и зла. Это очень отличается от иудейско-христианской традиции, существующей две тысячи лет и отточившей наше сознание до гораздо более чуткого понимания зла и попытавшейся установить новые правила поведения. Мне кажется, что это нормально, если таким образом человек достигает для себя более высокого уровня сознания и более утонченного осознания проблемы добра и зла. Но применительно к другим людям происходит воздействие, которое я описывала ранее: зло все более и более приписывается другим, вызывая цепную реакцию мести и наказания, посыпание пеплом головы и донимая их подозрениями в нечистой совести, пока они действительно не придут в ярость от своей подавленной нечистой совести. Все эти омерзительные способы воздействия превратили нас в самую беспокойную и самую неприятную толпу людей на планете. На мой взгляд, это имеет прямое отношение к высшей морали, которую мы неправильно используем: то есть применяем ее к другим людям вместо того, чтобы применять исключительно к себе.
Природная мудрость имеет свой недостаток: если пользоваться ею слишком часто, она создает некоторую релятивистскую этическую установку, в соответствии с которой белое называется отчасти черным, а черное отчасти серым, пока, наконец, не создается некая смесь, в которой все становится несколько светлее или несколько темнее, и тогда нет никаких моральных проблем! Естественно, это неправильно, и мы не можем вернуться к бессознательному непониманию четких отличий в поведении людей. Но, как писал Юнг в своем труде Aion, до наступления христианства зло было не совсем злом. Возникновение христианства добавило в злое начало некий дух зла, которого раньше не было. Уточнять или дифференцировать всевозможные этические реакции и превращать мир в черно-белую картинку для нас не лучший выход. Поэтому, занимаясь так много лет сказками, я думаю, что, может быть, лучше относиться к внешнему злу согласно правилам природной мудрости, а обостренное, дифференцированное этическое сознание применять только к себе.
Теперь я хочу рассказать вам две истории, которые приведут нас к парадоксу терпимости. Следует ли человеку проявлять терпимость по отношению к злу или нет? Этот современный вопрос, который выражается в форме проблемы смертной казни, которую в некоторых странах до сих пор хотят установить или отменить. Эта современная версия проблемы имеет свою политическую и религиозную основу, которую мы не будем обсуждать, а просто посмотрим на нее с точки зрения фольклора.
В нашей сказке Василиса проявляет свою природную мудрость. В ее отношениях с бабой-ягой становится совершенно ясно, что с таким неравным партнером не может быть никакого равновесия сил. Тогда для Василисы было бы не слишком мудро «выносить сор» из избы бабы-яги, указывать на него и смотреть на Тень бабы-яги вместо того, чтобы смотреть на свою собственную Тень. С точки зрения традиции это означало бы ликвидировать огромную разницу между божеством и человеком, но самое главное, что здесь отсутствует религиозное почтение к божественной фигуре. То же самое говорится в книге Юнга «Ответ Иову». Иов настаивает на своей праведности. Бог мог бы подумать, что Иов посчитал, что Он неправ, и реагирует соответственно, насылая на Иова бедствия и несчастья, но Иов не говорит: «Пусть так, но по-моему Ты находишься в плену у Своей Тени!» Это отношение к Богу было бы похоже на отношение к соученику, соседу по школьной парте. Иов отвечает: «Руку мою полагаю на уста мои»[126] — таким образом он проявляет свое почтение к Богу. Не дело человека, так сказать, тыкать Бога носом в Его Тень. Иначе это говорило бы о подверженности инфляции и о полном непонимании психической реальности. Затем Иов сказал: «И ныне, вот, на небесах Свидетель мой, и Заступник[127] мой в вышних!»[128] — то есть он знает, что Тот, Кто защищает его на небесах, и есть Сам Бог. Это все равно что почтительно сказать: «Это отношения между мной и Богом». И Бог изменяет свое отношение к Иову, потому что тот не возлагает на Него ответственность за происходящее и не указывает Ему на это.
127
1,7 В оригинале: