По кораблю, словно невидимые змеи, ползли слухи — один другого неприятнее. Говорили, что капитан Цаддак уже ходил в южные моря с большой командой и что из плавания этого вернулись назад только двое — он сам и полубезумный кормчий, известный в портах под кличкой Морской Лис. Раньше Лис считался едва ли не лучшим в своем ремесле, и матросы дрались в кабаках за право плавать с ним под одним парусом. Верили, что Лис приносит команде счастье, и корабли, которым он прокладывает курс, всегда возвращаются в Аталанту невредимыми. Но в последний раз капризная богиня удачи изменила кормчему, погубила его людей и отняла у него разум. А может, и не отняла — ведь умение читать карты и ориентироваться по звездам у него осталось, — а просто прибавила изрядную толику безумия. Днем кормчий вел себя, как положено второму человеку на корабле — важно ходил по палубе, рассматривал горизонт через магический кристалл, делал замеры, опуская в воду фалинь с привязанными к нему разноцветными бутылочками. Но ближе к вечеру с ним начинали происходить нехорошие перемены: взгляд у него становился рыскающим, диковатым, он шарахался от любого громкого звука и избегал выходить на палубу. С наступлением сумерек Цаддак запирал Лиса в каюте на носу корабля — кухарь Титус, носивший кормчему ужин, рассказывал, что там нет ни ложа, ни стульев — одни роскошные, восточной работы ковры. Коврами этими завешены стены и даже дубовая, оснащенная снаружи тяжелым засовом дверь, а окон в каюте нет. Но даже ковры не могли заглушить страшного воя Лиса, от которого, казалось, содрогаются по ночам все переборки триеры. Кормчий, надо отдать ему должное, выл не всегда, а только в ясные звездные ночи, когда обе луны — Ианна и Лилит — сияли по обе стороны глубокого, прозрачного, словно темный хрусталь, небосклона. А ночи такие выдавались нередко, по крайней мере, в начале плавания…
Как-то раз Титус подслушал разговор Лиса с Цаддаком — не разговор даже, а несколько фраз, произнесенных к тому же на высоком наречии, — никто из матросни их бы не понял, но кухарь служил некогда у благородных господ поваром. Вернувшись на дрожащих ногах в кубрик, Титус, запинаясь, рассказал друзьям, что Лис втолковывал капитану о море, кипящем, как масло в горшке, о чудовищах, стерегущих проходы между скал, и каком-то острове, населенном людоедами и демонами. Тряпка ты кухонная, рявкнул, услышав это, старшина бичевальщиков Руим, кормчий-то наш, известное дело, не в себе, он еще и не того наговорит… Да в том-то и беда, трясся Титус, что капитан с ним как с нормальным разговаривал, и про море кипящее соглашался, и про демонов… А под конец сказал так: нам с тобой, мол, бояться не пристало, мы в этом пекле уже побывали и живыми выбрались, выберемся и сейчас… Тут Лис ему про нити какие-то кричать стал, вроде как между небом и землей натянутые, но совсем уж безумным голосом и словами такими мудреными, что ни единого Титус не разобрал…
Дубина ты, крякнул Руим, — не пугал бы людей, раз сам ничего уразуметь не можешь. Разумный совет, к несчастью, опоздал — рассказ Титуса, быстро обрастая живописными подробностями, пошел гулять по кораблю, сея панику в темных и невежественных душах. Море кипит, вполголоса стращали друг друга матросы, сваримся все, как креветки в супе, а тех, кто не сварится, стоглавые гидры пожрут… И чем дальше «Сверкающее копье» углублялось в южные воды, тем напряженнее становилось ожидание — в том, что проложенный Морским Лисом курс ведет триеру прямиком в кипящее море, не сомневался, похоже, уже никто. Вот и дождались. Сначала деревяшки в зубы, команда грести в полной тишине, без привычного ритма барабанов, онемевшие бичеватели, раздающие бесшумные зуботычины рукоятями своих плетей, а потом этот странный гул, доносящийся из тумана… А вдруг там и вправду стоголовая гидра с ревом втягивает в свои жуткие глотки соленую морскую воду? Судя по звуку, в пасть к такой зверюге и триера проскользнет, как мелкая щепочка…
Туманная завеса распахнулась внезапно, будто вспоротая огненным мечом небесного вестника, и команда «Сияющего копья» увидела картину, поразившую даже тех, кто безоговорочно верил самым страшным слухам.
В двух полетах стрелы от корабля море кипело, словно колдовское варево в котле старой ведьмы.
Где-то на востоке солнце стремительно всплывало из зеленых глубин океана, готовясь к прыжку на опаловый купол небес. Было уже почти светло, но прятаться больше не имело смысла — недалекий берег едва просматривался за стеклянистой, изгибавшейся темно-зеленым горбом массой воды, встававшей из бурлящего моря. У основания горба зиял глубокий провал — нечто вроде защитного рва у подножия крепостной стены. Туда-то и обрушивались с леденящим душу ревом набегающие из открытого моря валы — обрушивались и поглощались студенисто дрожащей, стремящейся к небу водяной горой, увенчанной белоснежной короной из пены. Высотой гора в три раза превосходила самую высокую мачту триеры; пенные клочья, срываясь с ее гребня, белыми птицами скользили над морем и мягко оседали на просоленных, не единожды чиненных парусах «Сияющего копья».